пущу, так и знай!
Дарья Ивановна вытерла слезы и накинула драповое пальто с потертым лисьим воротником.
– Да куда же я пойду! – бормотала она, нагнувшись, чтобы зашнуровать ботинки. – Ходила-ходила, нет его нигде, может, кто подобрал, дак завтра утром объявится…
– Вот до утра и будешь ходить! – припечатала мать. – И не дай тебе бог без Кузеньки вернуться!
Щеки ее покраснели, на лбу появились капельки пота, и Маша невольно вспомнила скандал с бабушкой. Ей показалось, что мать сейчас наступит на склоненную Дарью Ивановну и раздавит ее, как мелкую букашку. Маша затрясла головой и отступила. Мать перевела тяжелый взгляд на нее, и Маша испугалась, что ее сейчас тоже отправят искать собаку. Но нет, мама отвернулась и вышла из кухни, печатая шаг.
Дарья Ивановна высморкалась в большой клетчатый платок и ушла.
На улице возле подъезда никого не было, только поздние прохожие проскакивали, сунув лица в поднятые воротники курток и пальто. Дарья Ивановна свернула во двор, поискала на детской площадке, заглянула через низенький заборчик на территорию детского садика. Там было темно, горел только тусклый фонарь у входа. Она обошла еще трансформаторную будку, завернула на помойку, где спугнула двух худых полосатых кошек и с опаской приблизилась к металлическим гаражам в углу двора. Место там было темное, гнусное, вечно толклись какие-то подозрительные типы, бомжи проводили время, рассевшись на ящиках возле теплой стенки, и прошлой зимой одного мужчину вообще пырнули ножом, хорошо, что не до смерти…
– Кузя! – слабым голосом крикнула Дарья Ивановна.
Ей показалось, что за гаражами мелькнула тень, она уловила неясное движение.
– Кузенька! Иди сюда! Домой пора!
Шаги послышались совсем близко, из-за гаражей вышел крупный сутулый мужчина средних лет. Тусклая лампочка в проволочном наморднике осветила хмурое лицо мужчины и кривой, плохо заросший шрам на левой щеке.
Мужчина ожег Дарью Ивановну взглядом, та в испуге отшатнулась. Мужчина прошел мимо, едва не задев ее плечом.
– Собачку не видели там, пекинеса? – спросила она вслед, но мужчина не ответил.
«Пойду домой, – решила Дарья Ивановна, – пускай хозяйка что хочет делает, сил моих больше нету по дворам мотаться! Или в темном углу прирежут, или сама от страха и холода окочурюсь!»
Анна Сергеевна встретила ее в коридоре.
– Нету! – буркнула Дарья Ивановна. – Все обошла – нету!
– А я тебе что сказала? – зловещим тоном проговорила хозяйка. – Я тебе сказала, чтобы ты без собаки не возвращалась!
– Ну, сказала, – Дарья Ивановна склонила голову, – сил моих нету, сердце ноет…
– Сердце? – насмешливо протянула Анна. – Имей в виду: если с Кузей что случится – на улицу пойдешь!
– И уйду! – закричала вдруг Дарья Ивановна. – Что я – работы не найду? Да хоть в магазин уборщицей!
Услышав крики, Маша показалась в дверях своей комнаты.
В это время прозвенел дверной звонок, и мама открыла дверь, ей было ближе. На пороге стоял дворничихин муж Фарид, держа в руках что-то небольшое, завернутое в старую мешковину. За ним бочком протиснулся Виталик.
– Кузя! – сказала мама севшим голосом и прижала руки к сердцу.
Фарид чуть развернул сверток, там лежало что-то грязное и лохматое.
– Кузенька! – Мама рванулась к свертку, но Виталик придержал ее на полпути.
– Не надо, Аня, – хрипло сказал он, – мертвый он, не смотри…
Фарид скороговоркой пробормотал, что песика нашли задушенного веревочной петлей. Должно быть, мальчишки или какой-нибудь псих, есть же такие изверги.
Мама вдруг упала Виталику на грудь и заплакала, некрасиво и неуклюже, первый раз в жизни. Маша никогда не видела маму плачущей. Злобной – да, бывало, сердитой – часто, в полной, лютой ярости – один раз, когда они навеки поссорились с бабушкой. Сейчас маме было больно и горько, это ясно.
Маша вспомнила: когда она явилась домой полуживая в ночь смерти бабушки, получила от матери не утешение, а, наоборот, ругань и пощечину.
«Неужели я злорадствую? – подумала она. – Как гадко…»
И тут в зеркале она поймала взгляд Виталика. Он поглаживал маму по спине совершенно машинально и смотрел поверх ее головы. И в глазах его стоял самый настоящий страх.
Бонни встретил меня дома громким захлебывающимся воем. Это в полдвенадцатого ночи!
– Бонни! – шепотом умоляла я. – Умерь ты свои децибелы! У нас будут проблемы с соседями!
Бонни не прыгал, не сбивал хвостом вешалку и зеркало, не пытался встать на меня лапами (этакую пытку тяжестью он применял ко мне несколько раз), не обрызгивал меня слюной и не пачкал мою одежду. Пес лежал на полу и выл. Как видно, за долгое время моего отсутствия несчастный дог прошел все стадии страданий.
Как выпивающий человек вначале испытывает необычайный душевный подъем, беспричинное веселье и любовь ко всем окружающим, затем, с увеличением количества выпитого, переходит к агрессии и подозревает собутыльников во всех смертных грехах, а уж после начинает жалеть себя и плакать на плече соседа о своей загубленной жизни, так и Бонни вначале спокойно спал, потом, проснувшись и не найдя меня дома, слегка расстроился, но решил еще немного подождать. Когда я не пришла через час, Бонни рассердился на меня по-настоящему и решил хозяйку наказать. Он сбросил хвостом со стола мою любимую вазочку для цветов, окончательно изжевал покрывало на кровати и напустил слюны в мои новые домашние тапочки, неосмотрительно брошенные посреди прихожей. Когда я не пришла к его вечерней прогулке, Бонни пришел в ярость и сломал табуретку. По прошествии некоторого времени пес понял, что я не вернусь никогда, что его бросили одного, и впал в панику. А потом лег в прихожей мордой к двери и решил умереть на месте, чтобы хозяйка, когда она все-таки явится домой, мучилась совестью всю свою жалкую оставшуюся жизнь.
Полночи мы с Бонни налаживали отношения, я без устали повторяла, что никогда его не брошу и что ухожу так надолго не к какому-то постороннему мужчине и, паче чаяния, не к чужой собаке, а по делу, дядя Вася может подтвердить.
Бонни долго капризничал и обижался, он даже делал вид, что отказывается от еды, чему я нисколько не поверила.
Утром я встала с больной головой, невыспавшаяся и злая. На прогулке я пыталась спать стоя, но Бонни мне этого не позволил. У меня снова было срочное дело, так что я вывалила догу в миску вареных креветок и улизнула под громкое чавканье.
Говорила я или нет, что Бонни просто обожает морепродукты?
Снова я явилась в Машин институт.
Вахтерша встретила меня уже как родную и не потребовала пропуска. Я поднялась на второй этаж и зашла в деканат.
Ни самого декана, ни его заместителей по причине раннего времени не было, а может, они где-то читали лекции. За столом слева от входа сидела молоденькая девушка с очень строгим лицом. Вспомнив вчерашний Ленин рассказ, я представила, как она заворачивает телефонные трубки скотчем, и невольно улыбнулась.
Секретарша, заметив мою улыбку, еще больше посуровела. Видимо, она специально вырабатывала строгий вид, потому что из-за молодости не пользовалась авторитетом среди студентов.
– Вы по какому вопросу? – проговорила она строго. – Если насчет переэкзаменовок, то это только к Валерию Анатольевичу…
Я еще шире улыбнулась:
– Неужели я похожа на студентку? Спасибо вам большое, девушка! Вы мне польстили! На самом деле я из психоневрологического диспансера. Сейчас мы проводим перерегистрацию. Так вот, у нас состоит на
