утопленница, которой я только что едва не стала…
Я вспомнила, как выбиралась из тонущей машины, как потом, задыхаясь, всплывала на поверхность, как плыла к берегу, – и окончательно проснулась.
Мне в лицо тыкался холодный собачий нос.
Но это, разумеется, был не Бонни, а какая-то совсем незнакомая собачонка, отдаленно напоминающая лайку.
Собачонка снова ткнулась носом в мою щеку и негромко чихнула.
Тут же где-то рядом раздался недовольный голос:
– Найда, что ты там нашла? Небось опять крысу? Сколько тебе говорил, не тащи всякую дрянь…
Я услышала шорох кустов, шаги, и тот же голос прозвучал совсем близко:
– Вот те нате, лещ в томате! Это кто же здесь отдыхает?
Я попыталась что-то проговорить в ответ, но вместо слов смогла издать только глухой стон.
– Да ты никак живая? – удивленно проговорил незнакомец и наклонился надо мной.
Я увидела широкую красную физиономию, обрамленную квадратной шкиперской бородой, и снова застонала.
– И правда, живая! – констатировал бородач и добавил: – Но это ненадолго, если ты сейчас же не согреешься. Ну-ка, девонька, поднимайся!
Он наклонился еще ниже и подхватил меня под мышки.
– Не могу… – пробормотала я едва слышно.
Однако он меня расслышал и ответил строго:
– Можешь, если жить хочешь! Мне одному тебя не дотащить, и тебе надо шевелиться, чтобы не замерзнуть!
Я что-то недовольно проворчала, но все же собрала остатки сил и попыталась встать. Совместными усилиями мы сумели придать моему непослушному телу вертикальное положение, и я поплелась в неизвестном направлении, опираясь на плечо брутального незнакомца.
Через две минуты, когда силы снова оставили меня и я решила, что не смогу больше сделать ни шагу, перед нами появился небольшой костерок, разведенный в окруженной кустами ложбинке.
– Ну вот, девонька, теперь раздевайся и грейся! – скомандовал мой спаситель.
– Раздеваться? – переспросила я удивленно, подозрительно покосившись на него. – Как это раздеваться? Зачем раздеваться?
Действительно, может, он маньяк! Место глухое, безлюдное, неизвестно, что у него на уме…
– Раздевайся, если не хочешь заболеть! – повторил он настойчиво. – Сушить на себе мокрую одежду – это последнее дело!
– Я… я стесняюсь, – проговорила я неуверенно.
– Вот те нате, лещ в томате! – усмехнулся дядька. – Ну, если стесняешься – это хорошо, значит, будешь жить. Покойники – они уже ничего не стесняются!
Он посерьезнел и добавил, поднимаясь:
– Ты если чего думаешь – так зря, нам с Найдой ты не больно-то нужна. На вот, когда разденешься – накинь это… – Он бросил мне ватник с продранными локтями и вязаный шарф неопределенного цвета, свистнул собаке и отошел от костра.
Я проводила его взглядом и быстро стащила с себя мокрую одежду.
Стащив через голову мокрый свитер, я удивленно уставилась на свою левую руку.
Вместо моих простеньких часиков на запястье были надеты очень красивые золотые часы.
Те самые часы, которые я нашла на полу паркинга рядом с темно-красной «Маздой».
Часы, за которыми меня послала заказчица. Часы, из-за которых я чуть не отправилась на тот свет.
Что это значит? Как эти часы оказались на моей руке? Ведь я их точно не надевала…
В голове у меня мелькнула какая-то мысль, но я вздрогнула от холода – и эта мысль, вильнув хвостом, уплыла в глубину подсознания.
А я осознала, что стою почти голая на осеннем ветру, и потянулась за ватником, который оставил мне мой спаситель.
Этот ватник был ужасно заношенный и грязный, но сухой и теплый, и я влезла в него, стараясь не думать, кто носил его до меня, и замоталась поверх него шарфом, обернув конец шарфа вокруг головы. Ватник был велик мне на пять размеров, но в нем было тепло, особенно когда я села к костру и протянула к нему руки.
Меня снова начало колотить, но это была уже остаточная дрожь – так выходил из меня накопившийся в организме холод.
– Ну, переоделась? – раздался за моей спиной голос бородача. – Теперь вот на, выпей!
С этими словами он протянул мне квадратную бутылку мутно-зеленого стекла, заткнутую бумажной пробкой.
– Это что такое? – спросила я подозрительно.
– Лекарство! – Он вытащил пробку и вложил бутылку в мои руки. – Ты пей, пей, не сомневайся!
Я с недоверием поднесла горлышко к губам, осторожно глотнула…
И чуть не задохнулась. Мой рот, горло, пищевод обожгло жидким пламенем. Однако через секунду пламя превратилось в ровное тепло, которое побежало по всему моему телу, выгоняя из него холод и мутную темноту осенней реки, едва не ставшей моей могилой.
– Ну-ка, еще глоточек… – проговорил бородатый дядька и наклонил бутылку.
Я невольно сделала еще один глоток и снова обожглась, но на этот раз почувствовала неприятный сивушный привкус мутного пойла и отстранилась, проговорив:
– Фу, какая гадость!..
– На то оно и лекарство! Лекарство, оно и не должно быть вкусным! – наставительно ответил дядька и добавил: – Ну, тебе хватит, а то запьянеешь, песни горланить станешь, ко мне вязаться, безобразия нарушать!..
– Ну уж, вязаться! – хихикнула я и впервые внимательно взглянула на своего спасителя.
Это был коренастый дядька лет шестидесяти, в свитере грубой вязки и поношенных джинсах. Шкиперскую бородку и красное обветренное лицо я уже упоминала.
Дядька развесил мою мокрую одежду на кольях вокруг костра и уселся рядом со мной на перевернутый ящик.
– Ну, – проговорил после недолгого молчания, – давай, что ли, познакомимся. Меня зовут дядя Коля, а для самых близких людей – Лещ в томате. Ну, ты можешь меня называть как тебе больше нравится. С Найдой ты уже познакомилась…
– А я – Васи… Василиса! – представилась я в ответ слегка заплетающимся языком.
– Василиса? – переспросил дядя Коля. – А что, хорошее имя! Во всяком случае, редкое. И не из этих, новомодных. А скажи мне, Василиса, как ты в реку-то угодила?
Мне совершенно не хотелось рассказывать этому странному дядьке о своих приключениях. Я облизала губы и проговорила, все еще слегка запинаясь:
– Сва… свали… свалилась. Шла по бережку – и бултых… и потом буль-буль, еле выплыла…
Вдруг у меня в голове всплыла старая песня, которую я от кого-то слышала в детстве. Я пригорюнилась, подперла щеку кулаком и затянула дурным голосом:
– Шел отряд по бережку, шел издалека… шел под красным знаменем командир полка…
Дальше слова вылетели из моей памяти.
– Да, – вздохнул дядя Коля. – Песни уже горланишь… наверное, второй глоток лишний был.
– Ни… ничего не лишний! – возразила я, слегка заикаясь. – Я… я еще могу! Я трезвая! – И для большей убедительности попыталась встать. Попытка, впрочем, не увенчалась успехом. Впрочем, моей вины в этом не было – просто земля, кусты, костер и дядя Коля внезапно закачались и поплыли по кругу, как на карусели, а в таких условиях кто угодно не сумеет встать.
– Сиди уж! – усмехнулся дядя Коля. – Ишь, расхрабрилась! Еще сломаешь себе что-нибудь…
Он задумчиво посмотрел в костер и добавил:
– По бережку, значит, шла? А в машине, которая с того бережка сверзилась, значит, не ты сидела?
