– Да нет, какие уж тут приказания… – генерал окончательно смешался и отошел.
Те офицеры, кому довелось пересечься с ней по служебной необходимости (а без острой необходимости никто бы к ней и близко не подошел), просили потом внеочередной отпуск, записывались на прием к невропатологу и говорили знакомым, что Сонина – это помесь кобры, акулы и сколопендры. Остальные выслушивали их сочувственно и соглашались с такой оценкой.
Впрочем, это касалось только мужской половины человечества.
Елена Вадимовна Сонина ненавидела мужчин. К женщинам же она относилась тепло и сочувственно.
Если бы ей довелось родиться в темную эпоху Средневековья, Елена Вадимовна, несомненно, стала бы инквизитором. Возможно, для этого ей пришлось бы выдать себя за мужчину, поскольку женщин в инквизицию не брали, даже по протекции, но она пошла бы и на это. И, несомненно, добилась бы своего. Говорят, что одна женщина сумела даже стать папой римским, так что для целеустремленной и энергичной особы нет ничего невозможного.
Так вот, Елена Сонина стала бы инквизитором не для того, чтобы бороться за чистоту веры, а исключительно для того, чтобы пытать и мучить несчастных подследственных, причем непременно противоположного пола. Она не судила бы ведьм и колдуний, но только еретиков, алхимиков, чернокнижников и прочих преступников-мужчин.
Именно по этой причине Елена Вадимовна сосредоточила свою профессиональную деятельность на борьбе с представителями довольно редкой уголовной специальности – брачными аферистами.
Те, кто знал ее давно, говорили, что Сонина не всегда была такой, что когда-то у нее был мягкий, уступчивый характер, и даже внешне она была гораздо привлекательнее. Но потом в ее личной жизни что- то случилось, какой-то мужчина грубо обманул ее надежды, разбил ее сердце, и Елена Вадимовна стала совершенно другим человеком. Именно этот негативный опыт испортил ее характер и сформировал ее профессиональный интерес. Впрочем, остальные сотрудники не верили в ее перерождение и считали, будто Сонина такой и родилась – худой, коротко стриженной и злющей.
Так что Василию Макаровичу было вполне понятно сомнение, прозвучавшее в голосе Скамейкина, и сочувственный взгляд, которым Николай его проводил.
Правда, у Куликова имелось несколько обстоятельств, которые должны были смягчить отношение к нему Елены Вадимовны, и главное среди них – его возраст: к мужчинам, перевалившим пенсионный порог, Сонина относилась если и без особой теплоты, но все же не с такой откровенной ненавистью, как к более молодым коллегам.
Кроме того, ему требовалась информация о предполагаемом брачном аферисте, а ради борьбы с ними Елена Вадимовна согласилась бы на все – даже на сотрудничество с мужчиной.
Василий Макарович подошел к кабинету Сониной и замедлил шаги, чтобы собраться с силами, мобилизовать волю и выработать верную линию поведения.
Несмотря на недостаток свободных помещений, майор Сонина занимала кабинет одна – никто из коллег просто не решался находиться с ней в одной комнате.
Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел знакомый капитан из отдела экономических преступлений. На лице капитана было какое-то странное выражение – то ли глубокой задумчивости, то ли такого же глубокого удивления.
– Ну, как она сегодня, в каком настроении? – опасливо спросил Василий Макарович.
Капитан взглянул на него и сделал очень странное телодвижение – сначала вроде бы пожал плечами, но не довел этот жест до конца, а вместо этого начал удивленно разводить руки, но и это движение не закончил, а просто махнул правой рукой, а левой почесал в затылке. Затем он пробормотал: «Ничего не понимаю!» – и быстро удалился по коридору в сторону архива.
Василий Макарович проводил коллегу удивленным взглядом и постучал в дверь кабинета.
Входить к Сониной без стука было опасно – она могла запустить в посетителя чем-нибудь тяжелым, к примеру, каким-нибудь веским вещественным доказательством. Впрочем, стук тоже не всегда спасал – в ответ на него из кабинета Елены Вадимовны обычно раздавался грозный окрик. Однако на этот раз из-за двери донесся вполне приятный и вежливый голос:
– Заходите, пожалуйста!
Василий Макарович удивленно взглянул на дверь: не ошибся ли он кабинетом. Но нет, на двери красовалась аккуратная табличка: «Майор Сонина Е. В.»
Он толкнул дверь и вошел в кабинет.
И замер на пороге.
Нет, он все же наверняка ошибся. Конечно, это был совершенно другой кабинет.
Кабинет Елены Сониной всегда отличался спартанской строгостью и пустотой. Из мебели в нем имелись только два стула с прямой жесткой спинкой и неизбежный письменный стол. На этом столе не было ни одной лишней бумажки, только папка с находящимся в работе делом. На стенах – ни картинки, ни календаря.
Теперь же на письменном столе красовалась фарфоровая вазочка с тремя задумчивыми хризантемами, рядом с ней – нарядная рамка для фотографии (сама фотография не была видна Куликову) и… Василий Макарович не поверил своим глазам – мягкая игрушка, пушистый рыжий кот с разбойничьей мордой.
На стенах кабинета висели два ярких рекламных календаря, тоже с кошками – один на текущий год, другой на следующий. Кошки на календарях выглядели довольными и ухоженными, они рекламировали новый сухой корм.
И, как будто всего этого мало, на подоконнике стоял горшок с цветущей розовой геранью.
Отметив все эти перемены, Василий Макарович взглянул на хозяйку кабинета.
Это точно была не Елена Вадимовна Сонина.
За письменным столом сидела миловидная, чуть полноватая женщина лет сорока в голубом кашемировом свитере, аккуратно причесанная и слегка подкрашенная.
– Я… извините, я, наверное, ошибся… – пробормотал Куликов и попятился.
– Василий Макарович, рада вас видеть! – проговорила незнакомка приятным, приветливым и даже мелодичным голосом. – А мне говорили, что вы уже на пенсии…
Куликов моргнул, протер глаза и неуверенно спросил:
– Елена… Елена Вадимовна, это вы?!
– Я, – ответила женщина. – Да вы входите, садитесь! Может быть, чаю хотите?
Только сейчас он увидел сбоку письменного стола еще один столик, на котором стояли электрический чайник, две нарядные чашки тонкого фарфора, сахарница с коричневыми кубиками тростникового сахара и вазочка с печеньем.
– Да вы садитесь, в ногах правды нет! – повторила Елена Вадимовна, показав рукой на стул.
Василий Макарович увидел, что и стул-то теперь совсем другой – с мягким гобеленовым сиденьем и кокетливыми гнутыми ножками. Удобный стул, не то что раньше.
Куликов осторожно опустился на стул и уставился на свою визави, пытаясь понять, что же с ней произошло.
Вдруг на столе у Сониной зазвонил телефон. Она извинилась взглядом и улыбкой, сняла трубку и проворковала:
– Это ты, зайчик? Ну как ты, выспался? Ты нашел еду? Не нашел? Я тебе нажарила блинчиков, их только нужно разогреть в микроволновке! Не хочешь блинчиков? Ну, тогда возьми в холодильнике творог. Кислый? А ты положи в него варенья! И сыр в холодильнике, и колбаса… колбасу ты отдал Мурзику? Ну что ты, я же его перед уходом покормила! Мало ли, что он просил, он всегда просит… теперь у него будут проблемы с желудком… ну, хорошо, зайчик, тогда сделай себе омлет! Из чего делают омлет? Ну, из яиц, конечно! Ну, конечно… сейчас не могу, ты же знаешь, я на работе… до вечера, целую!
Елена Вадимовна повесила трубку и проговорила, подняв сияющие глаза на Куликова:
– А я, Василий Макарович, замуж вышла!
– Поздравляю! Очень рад за вас! – Куликов приподнялся, при этом ему удалось разглядеть фотографию в гламурной рамочке, которая стояла перед Сониной.
На этой фотографии было запечатлено мрачное одутловатое лицо и лысая, как бильярдный шар, голова.
