А папирус, спрятанный под одеждой, внушал молодому жрецу сознание собственного могущества.
Он прошел по хорошо знакомой тропе.
Рассвет, должно быть, приближался, окружающие предметы понемногу начали выступать из тьмы, но наступила та особенная тишина, которая охватывает мир перед появлением солнца. Не пели птицы, не стрекотали цикады, и даже неустанно дующий ветер пустыни затих в настороженном ожидании.
Ат Сефор обошел знакомый камень и увидел скромное надгробье торговца скотом Ти-и- Шема. Именно здесь, в углублении стены, он устроил тайник, в котором спрятал золото, предназначенное для расплаты с могильным вором.
Прежде чем подойти к тайнику, Ат Сефор снова огляделся по сторонам.
Ничего подозрительного он не заметил, но какое-то смутное беспокойство шевельнулось в его груди. Он прочел охранительную молитву и вынул из стены надгробья камень.
Золото было на месте.
Жрец перевел дыхание, вернул на прежнее место вынутый камень и пустился в обратный путь.
Ему нужно было спешить – следовало вернуться в Дом Чисел до утренней молитвы, чтобы старший жрец, строгий Шаамер, не заметил его отсутствия и не поднял тревогу.
К счастью, дорога теперь была гораздо лучше видна, и Ат Сефор прибавил шагу, больше не опасаясь сломать ногу на крутом каменистом склоне.
Вскоре впереди, за поворотом тропы, снова показалась жалкая лачуга старой знахарки.
Ат Сефор приблизился к ней, наклонился, чтобы не ушибиться о низкую притолоку и заглянул внутрь, громко проговорив:
– Ну, вот и я, старая! Видишь, я не обманул тебя и быстро возвратился. А все потому, что твое зелье творит настоящие чудеса! Я чувствую, что мог бы не спать еще две ночи и пройти пешком половину Западной пустыни.
Старуха ничего не ответила.
Она молча сидела перед жаровней, привалившись спиной к глинобитной стене своей хижины.
– Никак ты заснула, старая? – весело воскликнул жрец. – Тебе и самой не мешало бы выпить немного своего зелья!
Ат Сефор чувствовал, как кровь бурлит в его жилах, и вправду готов был к новым подвигам. Он вынул из-за пазухи мешочек с золотом, потряс им в воздухе, заставив звенеть, и проговорил:
– Ну как, твой сын все еще спит? Я не стану дожидаться его пробуждения, мне пора возвращаться в храм. Передай ему это золото, когда проснется.
Однако и на этот раз старуха не пошевелилась.
В сердце Ат Сефора шевельнулось беспокойство: золото действовало на старую знахарку, как мед на диких пчел, и она не могла остаться спокойной, услышав заманчивый звон драгоценного металла.
Жрец шагнул вперед и наклонился, чтобы заглянуть в лицо старухи.
Она была мертва. На морщинистом, загорелом до черноты лице застыло выражение ужаса. Особенно страшными показались молодому жрецу широко открытые глаза, светившиеся в полумраке хижины, как два черных камня.
На краткое мгновение Ат Сефор словно попал во власть каких-то темных чар. Он не мог пошевелиться, не мог ничего сделать, не мог вымолвить ни слова.
С трудом преодолев этот транс, он попятился и уронил на каменный пол хижины горшок с какой-то резко пахнущей жидкостью. Звон бьющейся посуды и резкий неприятный запах словно разбудили его. Схватив смолистую ветку, жрец зажег ее от углей, тлевших в жаровне, и поднес пылающий факел к лицу старухи, чтобы лучше его рассмотреть.
Он не ошибся, она была мертва.
Причем теперь, при свете факела, жрец разглядел страшную рану на ее горле и темную кровь, заливавшую бедную одежду старухи.
Ат Сефор вскрикнул и обернулся в поисках раненого Габд-а-Батха.
Могильный вор лежал на прежнем месте, но поза его показалась Ат Сефору странной. Шейх словно попытался приподняться и замер, не закончив это движение. Жрец повыше поднял свой факел, чтобы осветить раненого…
И увидел длинный кинжал, который был вонзен тому в грудь, пригвоздив его к стене лачуги, как овечьи шкуры пригвождают к стенам пастушеских хижин.
Ат Сефор схватился за голову.
Цена, заплаченная за папирус Тота, росла с каждой минутой.
Новые и новые смерти оставались на пройденном им пути, как всходы остаются на пути земледельца. Стоит ли вся мудрость жрецов стольких человеческих жизней? Стоит ли она даже одной человеческой жизни?
«Стоит! – попытался уверить себя Ат Сефор. – Мудрость, заключенная в этом папирусе, позволит спасти куда больше человеческих жизней, чем она унесла этой ночью… кроме того, кто сегодня погиб, заплатив своей кровью за поиски папируса? Нечестивцы, могильные воры, которым и так не было суждено вкусить блаженство вечной жизни на загробных полях иару! Старая знахарка, колдунья, ведьма, служительница темных сил, которой было больше лет, чем древней сикоморе, растущей на холме перед Домом Чисел! Она давно уже пережила собственную душу и жила только по привычке, не находя в себе силы умереть! А с помощью папируса Тота я смогу спасти жрецов, мудрых и чистых сердцем людей! Людей, чья жизнь угодна Осирису и его земному воплощению – великому фараону! А может быть, когда дни великого фараона будут сочтены – да случится это как можно позже, – я смогу с помощью этого папируса продлить и его драгоценную жизнь!»
«И это принесет тебе его благодарность, – прозвучал где-то рядом негромкий насмешливый голос, – а вместе с благодарностью фараона это принесет много золота, и дорогих каменьев, и плодородных земель, и скота, и рабов… не так ли, Ат Сефор?»
– Пусть так! – воскликнул Ат Сефор в полный голос, и огляделся по сторонам в поисках того, кто говорил с ним так насмешливо.
В хижине никого не было, только мертвые глаза старой знахарки смотрели в закопченный потолок да Габд-а-Батх, который когда-то был Шейхом Ночи, все пытался приподняться, должно быть, навстречу тому, кто пришел его убить.
И тогда Ат Сефор понял, что насмешливый голос, прозвучавший только что рядом с ним, был его собственный голос, голос его совести, голос его души – Ка. А значит, ему можно не отвечать.
И он поспешно покинул хижину, потому что больше не мог дышать ее зловонным воздухом, пронизанным запахом страха и смерти.
На этот раз воздух пустыни не показался ему таким свежим и ароматным, как полчаса назад. В нем ощущался запах тления и смерти, запах опасности и предательства. Хотя небо на востоке заметно посветлело, Ат Сефор видел окружающие предметы неотчетливо, словно их скрадывала какая-то дымка.
И неожиданно из этой дымки выступила неясная фигура.
Очертания ее были расплывчатыми, но Ат Сефор разглядел светлые жреческие одежды – такие же, как те, в которые был облачен он сам. И выбритую наголо голову жреца – такую же, как у него.
И длинный бронзовый кинжал, зажатый в правой руке, – точно такой же, как тот, что сжимал в правой руке сам Ат Сефор.
В какой-то момент Ат Сефор подумал, что видит собственное отражение, собственный
