Он ждал, что царица подготовит для него роскошный прием, но то, что он увидел, превзошло любые ожидания.
То, что снаружи выглядело как палубная надстройка, изнутри оказалось самым роскошным пиршественным залом, какой когда-нибудь доводилось видеть Антонию. Расположенные покоем столы из розового ливанского дерева были накрыты драгоценными сидонскими тканями, на них стояли вазы черного критского стекла, наполненные белоснежными цветами из царских садов. Между вазами красовались золотые светильники, в которых горело ароматное ливанское масло, наполняя зал ярким сиянием и запахом благовоний. На золотых блюдах лежали угощения, доставленные из всех частей света, – целиком зажаренные кабаны из Испании, фрукты и виноград из Парфии, смоквы из Иудеи, запеченные яйца страусов и мясо крокодилов. Прислуживающие за столом рабы были одеты роскошнее, чем придворные парфянского царя.
Но все это великолепие бледнело перед убранством Клеопатры и перед ее несравненной красотой.
Царица возлежала в самом центре зала на золотом ложе с ножками из слоновой кости.
Она была облачена в хитон из пурпурного виссона, расшитый золотыми звездами. На ее черных, как ночь, волосах красовалась золотая диадема в форме лаврового венка, усыпанного рубинами и сапфирами. На груди ее покоилось ожерелье с тремя овальными камнями – синим, как небо над Александрией, зеленым, как море у подножия Фаросского маяка, и красным, как закат над Мусейоном.
Клеопатра поднялась навстречу Антонию и проговорила глубоким, звучным голосом:
– Приветствую тебя, великий муж! И благодарю за то, что ты отомстил убийцам великого Цезаря! Позволь этим скромным ужином выказать тебе мою признательность и благодарность!
– Скромным?! – усмехнулся римлянин. – Это ты называешь скромным ужином?!
Он хотел сказать еще что-то, но в это мгновение хор греческих актеров запел:
– Слава, слава Антонию, победителю парфян! Слава Антонию, отомстившему за Цезаря! Слава великому Антонию, владыке Востока! Пусть боги даруют ему вечную жизнь!
– Выпей эту чашу! – проговорила Клеопатра, протягивая ему чеканный золотой кубок, наполненный темно-красным вином. – Выпей эту чашу, полководец! Клянусь, такого вина тебе еще не доводилось пробовать. Оно привезено финикийскими торговцами из самого Вавилона, древнего и таинственного города. Это вино было сделано для парфянского царя, двадцать лет оно хранилось в его погребах, но хитрые финикийцы украли один бочонок и привезли его мне. И сегодня, ради тебя, полководец, я открыла бочонок…
Антоний поднес кубок к губам и сделал большой глоток. Словно живой солнечный свет заструился по его жилам. Словно вся магия таинственного Востока ударила хмелем в его голову.
Он слушал льстивое пение греческих актеров, лицезрел роскошное убранство пиршественного зала, роскошные наряды сотрапезников, обонял чарующие ароматы цветов и благовонных курений, и сердце его наполнялось восторгом.
Антоний был сыном Рима, города воинов и ораторов, облаченных в тоги. Рима, где ценили простоту и строгость нравов, а излишества и роскошь приравнивали к преступлению. Но с ранней юности ему часто приходилось бывать на Востоке, и Восток очаровал его, покорил своей древней и таинственной красотой, своей необычайной пышностью. Восток был сама роскошь, все здесь было избыточным, сверкающим, бьющим через край.
И сейчас он пришел сюда как повелитель, как полубог – и Восток лежал перед ним, покоренный и покорный, готовый выполнить любую его прихоть, любой каприз, стоило только пожелать.
И воплощением Востока, воплощением его древней, магической красоты была Клеопатра, стоявшая перед Антонием с видом загадочным, величественным и в то же время покорным.
Антоний вспомнил, что уже встречал Клеопатру, когда та, еще совсем юной девушкой, приезжала в Италию. Тогда она не произвела на него впечатления – невзрачная, слишком тощая на его вкус, с длинным носом и некрасивым подбородком. Но теперь перед ним была настоящая царица, величественная и прекрасная, земное воплощение Изиды в полном блеске зрелой красоты.
В этот миг Марк Антоний, политик и полководец, любимый легионами, человек, одним росчерком пера разделивший весь мир с Октавианом Августом, почувствовал, что эта женщина – его жизнь, его судьба, что отныне каждый его шаг будет зависеть от ее воли, от ее желания, и вместе с ней он либо овладеет всем миром, либо потеряет все, в том числе и саму жизнь.
Но что-то необыкновенное происходило в эту секунду и в душе самой Клеопатры.
Она смотрела на этого римлянина…
На первый взгляд в нем не было ничего необычного. Вульгарный, грубый солдафон, как все его соотечественники. Наверняка он ничего не умеет, только воевать, только вести за собой легионы. Наверняка он скучен и неловок в постели. Широкое мужицкое лицо, крупный нос, наглые глаза бабника и пьяницы…
Но в то же время от него исходило такое мощное обаяние силы и власти, такое грубое, всепобеждающее мужество, что ноги царицы ослабели, голос задрожал, а на бледном лице выступили мелкие капли пота.
Чтобы скрыть свою внезапную слабость, царица опустилась на золотое ложе и поманила Антония.
Полководец сел рядом с ней и протянул ей свой кубок:
– Выпей со мной, прекрасная царица! Выпей со мной этого волшебного вина, и пусть нас с тобой охватит его священный хмель, его священное безумие!
Клеопатра допила вино из одного с ним кубка, и поняла, как и он, что отныне они связаны на всю жизнь, что у них будет одна жизнь и одна смерть на двоих.
Обстановка в потайной комнате за кабинетом гадалки была накалена до предела. Ада вышагивала взад и вперед по небольшому помещению, нервно сжимая в кулаке платок. Лицо ее было покрыто красными пятнами, глаза метали молнии. Хотя Герман и не мог этого видеть, зато он прекрасно чувствовал настроение своей компаньонки. Впрочем, для этого не нужны были его необыкновенные способности.
Один только человек в этой комнате казался совершенно спокойным. Впрочем, был ли он человеком? Долговязый, сутулый, с непропорционально длинными руками и ногами, он неподвижно сидел на стуле с жесткой спинкой, и на его бледном лице ничего не отражалось, а глаза темнели, как два пустых провала. Казалось, происходящее в комнате его совершенно не интересовало.
– Он ни на что не годен! – выкрикнула Ада, остановившись напротив этого живого манекена и погрозив ему кулаком. – Только и может, что убивать! И то в двух случаях из трех неудачно! Тупица! Я же приказала ему принести мне камни – и что в результате? В первом случае принес пустяковый кулон, в двух других – вообще ничего! Да что с ним говорить – он же ничего не понимает! Дубина стоеросовая!
– Я выполнял приказы, – проговорил зомби голосом безразличным и пустым, как его глаза. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул, произнеся свою короткую реплику, он снова застыл, как игрушка, у которой кончился завод.
– Все-таки слушает! – раздраженно проворчала Ада и повернулась к Герману: – Как хочешь, но я должна заполучить это ожерелье! Придумай что-нибудь! Ты живешь у меня на всем готовом, так изволь отрабатывать содержание!
