хвостом и гривой, ласково потрепала его по шее и наконец повернулась к своему спутнику:
– Это Темир, он отличный конь, очень умный и послушный. Вы с ним легко поладите.
Старыгин в этом сильно сомневался. Он опасливо приблизился к красивому животному, робко прикоснулся к его шее. Конь переступил ногами, скосил на человека большой карий глаз и приоткрыл рот, показав крупные белые зубы.
– Он вам улыбается! – радостно проговорила Шукран. – Вы ему понравились! Садитесь в седло, не бойтесь, все будет хорошо. Я вам обещаю!
Дмитрий Алексеевич ухватился за луку седла, неуверенно нащупал ногой стремя, оттолкнулся от земли…
Он был уверен, что свалится – но, к собственному удивлению, ловко взлетел в седло, вставил ноги в стремена, словно делал это сотни раз. Как будто в нем внезапно проснулись забытые навыки и рефлексы, сохранившиеся от давних предков, для которых ездить верхом было так же естественно, как ходить или дышать.
И еще он вспомнил слово, которым определялась масть этого коня – соловый. Слово всплыло из каких- то запасников памяти, из тех же запасников, где хранились навыки верховой езды.
Конь сделал несколько осторожных шагов вперед, оглянулся, как бы проверяя своего седока. Старыгин улыбнулся ему, ласково потрепал по холке.
– Вот видите! – воскликнула Шукран. – А вы говорили, что никогда не ездили верхом. Да вы же прирожденный наездник!
Старыгин не понимал, что с ним происходит. Он словно стал другим человеком, и ему нравился этот новый человек – уверенно чувствующий себя в седле, в этом мире, мире бескрайних степей и свободолюбивых кочевников, в мире вольно пасущихся коней и бесконечных просторов…
– Ослабьте повод и поезжайте за мной! – проговорила Шукран и широкими шагами направилась к юрте, туда, где ждала ее Алтынкыз.
Кобыла приветствовала хозяйку радостным ржанием, кокетливо склонила голову, взглянув на Темира. Шукран одним движением вскочила в седло, выкрикнула какое-то гортанное слово – и гнедая кобыла помчалась вперед, словно только и ждала этой команды.
Старыгин, повинуясь внезапному порыву, отпустил повод, привстал в стременах. Его конь всхрапнул и поскакал вслед за Алтынкыз.
Они неслись по степи, и пьянящий ветер свободы развевал гривы лошадей – темную гриву Алтынкыз и светлую – Темира. Старыгин пригнулся к шее своего коня, чтобы увеличить скорость, и любовался девушкой, скакавшей справа от него и чуть впереди. Ее черные волосы растрепались от ветра. Она была здесь своей, она была частью этого мира, она слилась с лошадью в единое целое, больше того – слилась в единое целое с этой степью, с этим ветром…
«Из таких волос, как у Шукран, степные воины сплетали тетивы для своих луков! – подумал внезапно Старыгин. – Из коротких луков с этой тетивой они выпускали легкие стрелы, пробивавшие насквозь железный панцирь врага!..»
Они мчались и мчались вперед, и степной ветер словно выдувал из души Старыгина все прошлое, всю его прежнюю жизнь.
Где теперь изнеженный городской житель, ленивый и избалованный домосед, для которого не было большего несчастья, чем покинуть свою уютную квартиру, своего кота, оторваться от своей кропотливой и неспешной работы?
Кто узнал бы известного реставратора и историка живописи в этом человеке, мчащемся по весенней степи верхом на соловом коне, вслед за девушкой с волосами цвета воронова крыла?
Так же неожиданно, как она помчалась вперед, Шукран перевела свою лошадь на шаг, взмахнула ладонью, повернувшись к спутнику.
– Вот оно – урочище Сары-Таг! – проговорила девушка, вытянув вперед руку.
Казалось, перед ними была все та же степь – но она незаметно переменилась, помрачнела, как мрачнеет море перед грозой. Равнина впереди немного понижалась, и по ней змеилось почти пересохшее русло узкой степной реки, даже не реки, а извилистого ручья с мутной желтоватой водой.
– Это река Сары-Су, – Шукран как будто представила Старыгину своего давнего доброго друга. – Ранней весной она превращается в бурный поток, все сметающий на своем пути, сейчас она заметно обмелела, а к июню вовсе пересохнет. Свое начало эта река берет на горе Улан-Шан…
Старыгин повернул голову в том направлении, куда показывала Шукран, и снова увидел двуглавую гору, разделенную пополам ущельем, словно сабельным ударом.
Теперь гора была гораздо ближе, она виднелась отчетливо. С этой горой было связано что-то важное, что-то очень важное…
– Видите – это несомненно она, гора с той итальянской картины! – воскликнула Шукран, привстав в стременах.
Старыгин с трудом вспомнил, что прилетел сюда, в эти удивительные края, чтобы исследовать картину, найденную в запасниках музея. Кажется, у него была еще какая-то цель… какая-то важная цель… настолько важная… как он мог ее забыть?
Он мучительно пытался вспомнить эту цель – но не мог, ее словно выдуло из души вольным степным ветром… или, скорее, ее унесла мертвая река, пахнущая отцветшими цветами и палыми листьями, река, древняя, как само время.
Он мучительно напрягал свою память – но не мог вспомнить ничего, кроме темноты, кроме мертвой реки из своего сна, кроме старухи, повторявшей на непонятном гортанном языке монотонные заклинания, старые и могущественные, как сама степь.
– Ваша бабушка… – проговорил Старыгин, потирая лоб. – Мне приснилось, что она произносит какие-то заклинания… приснилось, что она колдует…
– Приснилось? – Шукран подъехала к нему совсем близко, так, что их стремена едва не сцепились. – Приснилось? Нет, вам ничего не приснилось! Моя бабушка – настоящая шаманка. Она знает очень сильные заклинания. Она может навести порчу или снять ее, может найти потерявшуюся овцу, не выходя из своей юрты, только глядя на огонь в очаге… и я тоже кое-чему от нее научилась!
– Находить пропажи? – спросил Старыгин, снова почувствовав запах Шукран – горьковатый и волнующий, как запах полыни, терпкий и медовый, как запах весенних степных цветов.
– Нет, я умею приворожить того, кто мне приглянулся! – ответила она, дерзко и насмешливо глядя прямо в его глаза.
Ветер завладел ее волосами, и они внезапно облепили лицо Старыгина. Из таких волос делали тетивы для половецких луков… тетивы и арканы, которыми степные кочевники стреноживали своих коней!
Сердце Старыгина пропустило удар, оно было стреножено, как конь стреножен арканом из женских волос…
– Нравится? – едва слышно спросила Шукран, еще ближе придвинувшись к нему.
– Очень… – хотел ответить Старыгин, но не смог, потому что его губы слились с сухими и горьковатыми губами девушки.
Мир на мгновение перестал существовать. Старыгин забыл не только то, ради чего он приехал в эти степи – он забыл даже самого себя, свое имя, свою суть. Теперь существовали только губы Шукран, одновременно сухие и нежные, жадные и щедрые…
Внезапно поцелуй оборвался, девушка, дразня его, отъехала в сторону, резко выкрикнула – и ее кобыла помчалась вскачь вдоль русла желтоватой степной реки.
Старыгин ударил своего коня пятками – и тот помчался вслед за Алтынкыз.
И снова степной ветер развевал гривы лошадей и наполнял сердце Старыгина необыкновенной радостью и свободой…
Казалось, еще немного – и он нагонит девушку, захватит ее в плен!
Хотя, скорее, это она сама захватила в плен его сердце, околдовала его, перевернула его душу!
Старыгин снова ударил Темира пятками, подбодрил его криком – и конь помчался еще быстрее, нагоняя прекрасную всадницу… или это она сама специально придержала свою лошадь?
Старыгин приблизился к Шукран, потянулся к ней с седла, обхватил девушку за талию и снова припал к ее губам…
