подоконников валятся. Никакая учительша пения, ни даже затейница — клубная егоза-одиночка из «Тракториста» тут в подмётки не шли. Ухоженность, знойность, лёгкость. Нет, не попрыгулистость с переходом от сумеречности к вертлявости, а именно элегантность без давёжа и фортепианной интриги, что де, вот, у ребятёнка за стенкой слух музыкально чуток и отгородка тонка… Воспитанность, одним словом, несмотря на молодость лет, мордашку, фигуру. И оробевший круче всех Славушкин не нашёл лучшего, как обронить:
— Мы не туда попали…
— Туда, туда! — заспешил напрямки к негритяночке Чанов и как-то опасливо, будто студент на бу- бочку под табличкой «врач-венеролог», надавил ей неловким пальцем на грудь. Нервно, с отдёргом: — Вот это хочу… Этого никогда в жизни!
Мадагаскарочка ободрительно показала Чанову зубки и, флиртуя на ходу бедрами, как это делают, когда на голове кувшин, повела гостя в кассу.
Прозревший Славушкин ухватил было пышную скандинавочку, какой для прелести и аппетита украшают плавленые привозные сыры, но Кузин его отстранил: — Тебе это не подойдёт, Боря! — и увёл молочную фрау за турникет. Необидчивый Славушкин бодро переметнулся, вернее был перехвачен натуральной креолочкой, и Иван остался один в окружении дюжины претенденток, одна лучше другой. Привередничать было ни к чему. Иван смущённо и торопливо отдал предпочтение рыженькому бесёнку со вздёрнутым носиком и последовал за товарищами.
Про курс один к четырём он, естественно, позабыл.
Минут через десять-пятнадцать, не больше, он вернулся в предбанник и к величайшему удивлению обнаружил там боевых товарищей. Немые в здешних широтах лётчики молча отмахивались от красоток, а Чанов нехорошо бранился, и в брани этой углом выступало: «Деньги назад!».
— Ну, наконец-то! — встретил Ивана заждавшийся Кузин. — Объясни ты нашему дураку, что тут не Большой театр.
— Но я же пролетел! Я мимо сада! — искренне кипятился Чанов. — Её вообще в темноте не видать. Жуть какая-то! Всё настроение падает.
— Прекратите ваш картофельный бунт, Чанов, — строго сказал Иван. — Мало ли что с непривычки бывает.
— Да, но она же меня импотентом еще назвала, — не унимался никак оружейник. — Пусть дадут мне второй заход. Я докажу!
— Вот ведь мудила из Нижнего Тагила, — вспылил Кузин. — Кому?! На чёрное у тебя, как на рояль, аллергия. Понял? Не твои это санки, чудак! — и к Ивану: — Мы тут с товарищами посовещались, надо сматываться. Как-то не очень здесь. Раз — и готово! У нас в парикмахерской, право, дольше стригут.
Отсутствие средневалдайских прелюдий, проворность девочек и краткость самой процедуры лётчиков действительно удручали. И погасить разочарование решили новым походом в место пусть подороже, но где «всё как у людей». Понять дословно, что это значит, таксист отказался и принялся за варианты:
— Сеньоры, наша страна располагает огромными возможностями, — сообщил он не без гордости. — Пахаритос всегда были и есть достоянием миллионов. Но сейчас, когда Куба сделалась территорией, свободной от ненавистной Америки, к услугам трудящихся — все просторы. С получки вы можете фертом зайти в казино «Гавана-Ривьера», где вас с мучачей обслужат четыре официанта. Персональных, сеньоры. Правда, кураж обойдется вам в сорок песо, а сеньора — под тридцать. Но какая! К тому же вы сможете отыграться в рулетку: кто там впервые — непременно везёт.
— Что? Что он тебе говорит?! — нервно затребовал Чанов.
— Ничего интересного! — мягко отвел Чанова от рулетки Иван. А таксист как-то победоносно выпрямился и продолжал:
— И всё же главное удовольствие — это «Гавана-Хилтон»… О, как же нас там душили кошелькастые гринго! Впрочем, вам не понять этой проблемы слаборазвитых стран, когда лучшее достаётся туристам. Такая обида смывается только восстанием! Кровью! Зато теперь, когда «Хилтон» стал нашей «Гаваной Либре» — и это наше завоевание, сеньоры! — любая хористка тамошнего балета пойдёт с кем угодно за пятьдесят. Дороговато, скажете. Но по ходу программы она по сцене летает, и за столиком ваши затраты будут скромны. Наконец, если в кармане негусто, вы можете отдуплиться де гратис[16]. Вам лично, сеньор, я гарантирую полный успех в «Бриндис-клабе». Это такая каменная лепёшка для танцев, а вокруг винным поясом стойка бара, где независимые сеньориты и кабальерос просто ищут партнёра скоротать ночку. За так. Достаточно иметь приятные характер и внешность.
Иван покосился на Чанова и «Бриндис-клаб» отклонил.
— Но если вы особо умелы, взыскательны или просто подрастеряли силы, вам прямой путь в «69». Только туда, сеньоры! Две контрастных мучачи — мулатка и белоснежка — так сплетутся перед вами, амигос, так искусно изобразят греческую любовь, что вы забудете про усталость, неприятности на работе, и отделаете, как молодой петушок, обеих. Но… тоже кусается — сорок!
— Да что он тебе, «Былое и думы», что ли, читает? — не вытерпел Кузин. — Пора причаливать к берегу хоть какому. А, Иван?
— Скажите, Кузин, вы от любви не устали? — усмехнулся Иван.
— Ещё чего! Я как огурец нецелованный, — сказал Кузин заносчиво.
— Ну, так вас тогда разговор не касается, — постановил Иван и спросил таксиста: — Нет ли у вас чего-нибудь среднего между «Бриндис» и «Шестьдесят девять?» Мои товарищи не избалованны.
— Среднего у нас сколько угодно, — даже обиделся как-то таксист. — Поедем на Малекон, там в любом ночном клубе — пятнадцать. С уводом в отель, правда, и за стойкой надо пропить пятёрочку — хозяину тоже нужен доход. Разводить тары-бары там только под рюмочку принято.
— О! Самое оно, — сделал выбор Иван. — Поговорить мы любим.
Таксист вырулил на Малекон и высадил пассажиров у дверей «Холидей клаба».
Полумрачное нутро клуба на треть занимала высокая стойка, радужно освещённая сквозь цветные стёкла потайным светом. На потолке летучей мышью крутился бесшумный пропеллер, как бы нарочно пристроенный, чтобы обстановку для лётчиков уроднить.
— Давно бы так, — претенциозно сказал Чанов, к стойке подсаживаясь, и подмигнул зачем-то бармену, мордастому и надменному, каких в президиум выбирают открытым голосованием. Но внешность оказалась обманной, напускной.
— Рог favor, senior! — откликнулся тот готовым голосом, каким в прения просятся не от чистого сердца. — Que quere usted?[17]
Чанов приоткрыл рот, свесил язык и развёл бессильно руками.
— El mudo[18], — объяснил Чанова в тоне «не обессудьте» Иван.
— Ты зачем меня так? — взъелся Чанов. — Да что вы меня все в Тагил посылаете!?
— О Господи, ну просто вы там нужнее, Чанов! — отбросил попрёк Иван. — Ты назад лучше оглянись, займись делом.
Позади стойки располагались столики, где с неназойливым, но достаточно томным видом попивали какую-то смесь со льдом ухоженные, наряжённые девицы, дымившие длинными сигаретами.
— Ну, прямо как в Харькове, в гостинице «Интурист», — восхитился Славушкин, и тут же сник, переключился на шёпот: — Но это же разориловка, братцы! И… гарантированный «букет» от бабушки…
— Господа, мне надоел ваш персимфанс! — резко остановил Иван. — Что за манеры? Чанов подмигивает бармену, как гомик; Славушкин желает «букет», но за бесценок. Достойно ли вы представляете родину за рубежом?
— Позор! — поддержал Кузин. — Домой их надо взашей. Пусть шворят Мёрзлого, пока он тёплый.
— Ещё чего! У меня тик нервный, — соврал Чанов. — Мне надо выпить красненького, чтоб не моргать.
— Во-во, снять напряжение и со свежими силами хоть под танк, — подхватил Славушкин. — От красненького на смелость тянет, я в «Русских людях» читал.
