как не бывало.
—
Ох, грехи наши тяжкие! До чего я налопалась, — промолвила Феоктиста, отодвигая от себя тарелку.
—
А ты б вот этого кусочек еще…
—
Нет, уж уволь — в рот не идет.
—
Так сбитеньку либо кваску испей.
—
Кваску, пожалуй что…
—
Сегодня ночевала я у Меланьи Кирилловны. Поклон она тебе прислала, — говорила старуха, прихлебывая квасок.
—
Благодарствую. Здорова ли она?
—
Здорова, Бога благодаря. Добреющая она боярынька, одно слово — андел!
—
Да, она точно что… — ответила Анфиса Захаровна и насторожилась, чуя, что Феоктиста как будто начинает переходить к делу.
—
Андел! — повторила сваха. — Вот уж верно можно сказать — будь она кому мачехой либо свекровью — чужого века не заела бы.
—
Что говорить, добрая, добрая…
—
А нищей-то братии как она помогает. По субботам сени полные наберется нищих-то, и всем — кому грош, кому и два… никого не обидит. Оно точно: у ней и достаточек есть.
—
Чай, не велик?
—
Ну, не скажи — изрядненький. Покойник так и разделил: половину всего жене, половину сыну… У Александра Андреича столько же достатка выходит, сколько и у матери евонной. Парень — не бедняк… А уж и парень! Золото, а не человек! Окромя ласки да доброго слова, ничего от него и не услышишь. И разумен, и не урод.
—
Да, он — парень хороший.
—
А где ж Катюша? Здесь все была…
—
Ушла она к себе в горенку. Чай, за пяльцы села.
—
Соскучилась, знать, с нами-то сидючи. Вестимо, девица молодая, нешто занятно ей наши речи слушать! Время-то как бежит — давно ль малой девочкой Катя была, а теперь уж невеста.
—
Точно что, а только мы выдавать не торопимся.
—
Чего торопиться! В вековушах не останется.
—
Ну, вестимо.
—
И лицом она красавица, и прикрута за ней немалая… Ведь не малая?
— Степан Степанович, чай, для дочки не пожалеет.
—
Для нее пожалеть — для кого же и не жалеть? Вестимо, Катя не засидится, и зря спешить нечего, а только всё же родительскому сердцу приятней дитё свое поскорей замужем увидать, внучат поласкать.
—
Это ты верно, а только народ ноне пошел все такой непутевый. Выдашь этак дочку, да потом, цожалуй, и плакаться придется.
—
С разбором надо женихов искать. А только много есть и добрых парней, не все уж гуляки да сорви-головы. Вон хотя бы Александр-то Андреич — чем Катюше не пара?
И сваха пытливо уставилась на боярыню. Но Анфиса Захаровна и сама была тертый калач — лицо ее было непроницаемо, как маска.
—
Молод он еще! — равнодушно промолвила она.
—
Так нешто это — помеха? Чай, не стариками люди женятся.
—
Так-то оно так, а только у него, чай, еще ветер в голове.
—
Поищи по всей Москве другого такого разумника — не сыщешь.
—
Да я его не хулю.
—
И Степан Степанович, кажись, его любит.
—
Мальцом знал.
—
Вот видишь. Эх, ей-же-ей, что за парочка бы была их — загляденье! Он пригож — она еще пригожей, он добр — она еще добрей… Эх, будь моя воля — сейчас бы под венец их поставила!
—
Мужняя воля, не моя.
—
А ты б поговорила с ним.
—
Поговорить можно.
—
К тебе на деньках Меланья Кирилловна заглянуть сбирается.
—
Милости прошу.
—
Приду с нею и я.
—
А чудотворцы московские?
—
Успею еще побывать, коли Бог дней продлит.
—
А и ловка же ты, Феоктиста!
—
Хе-хе! Что за ловка! Ловчей меня люди бывают.
—
А только я давно смекнула, что ты от Меланьи Кирилловны свахой прислана.
— Да я ж на то и била, чтоб ты смекнула, а напрямик сказать было не рука: вдруг да не по нраву сватовство придется, так ты б меня, может, и помелом да по загривку.
—
Эвось! Уж и помелом!
—
Все может статься, как человек осерчает. Так ты со Степаном-то Степановичем поговори!
—
Как сказано.
—
А мы на деньках…
И сваха стала прощаться.
XXX.
В ОЖИДАНИИ
Катюша недаром убежала из комнаты, где сидели ее мать и Феоктиста: она чувствовала, что, если останется там, то не выдержит и чем-нибудь выдаст свое волнение. Дело в том, что она отлично знала, зачем пришла Феоктиста: Александр Андреевич еще накануне уведомил ее. Выбежала она и приложила ухо к двери и прослушала весь разговор.
—
Что с тобой, Катька? Чего пылаешь так?
—
Ничего, матушка… Так… Сама не знаю… — пробормотала боярышня, а сама еще пуще разгорелась, до того, что слезы на глазах проступили.
—
Ой, неспроста! Чай, не беседу ль нашу подслушала? Ужо я тебе!
И боярыня шутливо погрозила дочери пальцем, добродушно улыбаясь.
—
Слышала, матушка, был грех! — ответила Катя, обнимая мать и пряча на ее плече свое смущенное лицо.
—
Ишь, озорная! Ну, и что ж, рада, поди?
—
Уж так-то рада, что и сказать не могу!
—
Рада с отцом, с матерью разлучиться? — в голосе Анфисы Захаровны слышался упрек.
—
Нет, нет! Не тому! Не разлуке с отцом-матерью радуюсь…
—
Так к чему же?
