взойти на киноведческую трибуну: он неизменно был в костюме, перешитом под модный, в накрахмаленной, безупречно белоснежной рубашке с опустившей крылья бабочкой.
— Наряжается, чтобы понравиться…
Белла, хоть и теряла надежду, но еще пыталась пробудить в муже ревнивые подозрения.
— Я бы тоже ради тебя наряжался.
Он беззаветно ей верил. И Белла сама неосмотрительно дала ему на то основания.
Случилось, что колеса профессорского кресла застряли, запутались между камнями, забуксовали в песке. Белла терпеть не могла ситуаций, в которых выглядела смешно или беспомощно. На ее борения с песком и камнями обратила внимание женщина, как говорится, проходившая мимо.
— Давайте-ка я… — произнесла она по-русски, поняв, что метапелить могут в основном только ее землячки. Взглянула на Беллу вблизи и застыла в оторопелости. Даже уронила сумку, распухшую от продуктов. У сумки во чреве звякнуло что-то стеклянное, но женщина ее не подняла. Зато еще выше подняла голову… — Это вы, Белла Арнольдовна?!
— Это я, — механически, не прекращая туда-сюда дергать коляску, ответила Белла.
— Боже, как мне повезло… здесь вас увидеть! Не верю глазам… Вы же спасли моего мужа! Помните? — Белла в своей прежней жизни стольких спасала, что упомнить всех спасенных попросту не могла. Но механическим кивком подтвердила, что помнит. — У него, у мужа моего, начиналась гангрена. Вы приняли меня сразу, без очереди. Никогда не забуду! Вышли мне навстречу из кабинета, когда вам доложили. Не забуду и вашу любезную секретаршу… — «Доложили», «секретарша», «вышли из кабинета»… Эти слова вернули Беллу в невозвратную, неповторимую пору. — Вы направили нас с мужем в Киев, в медицинский Центр. Помните? Договорились, чтобы и там тоже вне очереди… Я молюсь за вас чуть ли не ежедневно! Не удивляйтесь… Почти каждый день!
— Я и не удивляюсь, — ответил, находясь в прошлом, прежний размеренный голос Беллы Арнольдовны.
Лишь сейчас, повнимательней разглядев киноведа, а сумку так и не поднимая, землячка с затаенной растерянностью проговорила:
— А тут, значит, вы… Ничего, тоже благородное дело…
— Это мой отец, — уверенно солгала Белла. — У него, увы, отнялись ноги.
— A-а… Тогда понятно. Но где справедливость? Вы спасли моему мужу ногу, а ваш папа, получается, потерял обе ноги? — Это землячка произнесла тактично, вполголоса. — Дайте-ка я подсоблю! — Она проворно, с энергией, разбуженной благодарностью, расшвыряла камни в сторону, освободив коляску от их непрочного плена. — Сколько вы лет в этой стране?
«Следующий вопрос коснется моих взаимоотношений с ивритом», — уже с напряжением подумала Белла, не любившая этих непременных вопросов.
— Спасибо вам… Мы поехали.
— А я за вас молюсь. И век не забуду!
«В Житомир… Обратно в Житомир!» — молча приказала себе Белла Арнольдовна. Не успев в поспешности сообразить, что возвращение в тот город не станет возвращением в
— Вы назвали меня отцом? — напомнил о себе киновед.
— В том смысле, что воспринимаю вас как родного, — вновь с ходу солгала Белла.
Случайности, совпадения… Они, заряжая эмоциями, нередко определяют наши поступки и подталкивают к скороспелым решениям.
Белла вернулась домой распаленная чрезвычайностью утренней встречи и готовая, наконец-то, высказать мужу
Чтоб не расслабиться, не охладиться, она вознамерилась свою предстоящую беседу отрепетировать. Белла чаще всего отвергала экспромты и тщательно планировала не только действия, но и грядущие диалоги. В данной ситуации предстояло высказываться и за себя, и за Гришу. Это было привычно, и она приступила к репетиции незамедлительно.
«Начну с того, что мне говорила бабушка: «Отправляясь в дорогу, раньше всего обдумай не маршрут по географической карте, а цель путешествия у себя в голове». Вот я и думаю, Гришенька: зачем мы уехали?» Он мне заявит, как обычно: «Сначала скажу, зачем мы приехали. Чтобы жить на своей земле!» Тогда я скажу: «Своя земля там, где человек нужен. Я здесь не нужна!» Он ответит: «Ты нужна детям и мне!» А я отвечу: «Мы и
Но как раз естественности в этом не наблюдалось: она забыла, что дочь, как и сын, училась в Иерусалимском университете и не собиралась менять его на какое-либо житомирское учебное заведение. Логика была по-прежнему для нее не столь уж важна: ей было необходимо разрядиться, чтоб не взорваться. ««Посмотрю, как ты, растяпа, сумеешь без меня обходиться», — скажу я. Он отыграется знакомою шуткой: «Как можно посмотреть на то, чего никогда не будет?» Я усмехнусь: дескать, заблуждаешься, милый!»
Диалог, одновременно являвшийся монологом, был непредвиденно прерван… В замке суетливо обрел себя ключ. И возник на пороге Гриша — сияющий не отполированно, а переливаясь всеми оттенками праздничного восторга.
Беды, неприятности в одиночку не ходят… Но порою и приятные неожиданности цепляются друг за друга.
— Запомни сегодняшний день! Обведи его красивейшей рамкой в календаре. Звонил Муля. Он приезжает…
— В гости?
— Нет, насовсем!
— Еще один доверчивый дезертир из Житомира, — самой себе пожаловалась она, еще не остыв от первой, утренней, неожиданности.
— Он у нас умница! И поймет, что ошибочного хода не сделал…
Гриша часто прибегал к шахматной терминологии.
— Считай это рокировкой, — ответила она как жена шахматиста. — Он приедет, а я уеду. Свято место пустым не окажется.
— Ты права: здесь свято место… поскольку мы на Святой земле. И покинуть ее я тебе не позволю!
«Я тебе не позволю!» Пожалуй, впервые Белла услыхала такую повелительную фразу от мужа.
«Из всех психотропных средств предпочитаю общение с Мулей», — повторял Гриша, когда изредка и его настигала депрессия.
— Вы же оба там были признаны: «зам» начальника сверхлаборатории и «зам» декана… Чего еще? — совсем недавно выразила недоумение Белла.
— Нас так и нарекли «вечными замами»…
— Но я была «завом»!
Гриша умолк. Нет, он не позволял себе отнимать у жены ее завоевания и ее ностальгию.
Дискуссии на тему «там и тут» продолжали возникать как бы непроизвольно, но с назойливой регулярностью.
