Любовниц хор, отравы семя, Над мертвым долго хохотал. И вкуса злость — златое темя Их коготь звонко скрежетал. Обогащенный новым даром, Игры счастливец стал добрее И, опьянен огней угаром, Играет резче и смелее. Но замечают щелки: счастье Все валит к одному, Такой не видели напасти — И все придвинулись к нему. А тот с улыбкой скромной девы И дерзко синими глазами Был страшен в тихом севе, Все ворожа руками. И жутко и тихо было близ беглеца, Крыл ускользают силы, Такого ли ждали конца? Такое дитя просили? Он, чудилося, скоро Всех обыграет и спасет Для мук рожденных и надзора, Чертей бессилит хладный пот! И в самый страшный миг Он услыхал высокий вой, Но, быть страдающим привык, О стол ударил головой. И все увидели: он ряжен, Что рана в нем давно зияла, И труп сожжен, обезображен, И крест одежда обнажала. Мгновенье — нет креста!.. (Глядящий ловит сотню жал) И слышит резь хлыста — Все там заметили кинжал. Спасенный чует мести ярость И сил прилив богатый, Шипит забвению усталость, И строен стал на час горбатый. И ягуары в беге злобном Кружатся вечно близ стола, И глазом, зелени подобным, Кидалась умная стрела. Пусть совесть квохчет по-куриному И всюду клюв сует, К столу придвинувшися длинному И вурдалачий стиснув рот, По пояс сбросила наряд, И маску узкую, и рожу — И, бесы, стройную, — навряд Другую встретите, похоже. Струею рыжей, бурно-резвой Течет плечо к ее руке, Но узкий глаз и трезвый Поет о чем-то вдалеке. Так стал прекрасен черт Своим порочным нежным телом — Кумач усталый его рот, И всё невольно загудело. В глазах измены сладкой трубы, — Среди зимы течет Нева! — Неделя святок ее зубы, Кой-где засохшая трава. Самой женственностью шаг, Несома телом ворожея,
