замечаний о погоде к новостям из жизни королевской семьи, развлекала забавными случаями из сельской жизни своих соседей и знакомых. Наконец, спросила, в какое время он предпочитает завтракать.
Ужин прошел непринужденно, хоть и немного скучно. Каллуму показалось, что им искусно управляли. Односложно отвечая, он в это время раздумывал сначала о делах компании, потом увлекся про себя эротическими фантазиями. Когда был подан и обсужден десерт — миндальные тарталетки, София кивнула Эндрю, и тот отодвинул стул, помогая ей подняться.
— Оставляю вас с вашим портвейном, мистер Чаттертон.
— Я через мгновение присоединюсь к вам, миссис Чаттертон.
Кэл привстал со стула. Один стаканчик — и хватит. Накануне первой брачной ночи не стоит накачиваться портвейном.
Но он все тянул время, задумчиво крутил ножку рюмки в руках, смотрел на рубиновую искрящуюся жидкость и не мог подняться с места. Так распорядилась судьба: он наслаждается жизнью, а Дан мертв. И женщина, которая ждет его сейчас в гостиной, с такими воспитанными и благородными манерами любила раньше Дана, но получила его брата. Каллум залпом опрокинул рюмку и потянулся к графину. Его брачная ночь. Ну что ж, по крайней мере, он уверен в одном аспекте этого брака. Он ей не безразличен, и, когда он поцеловал ее тогда, в Лонг-Веллинге, София затрепетала в его объятиях, и это была дрожь желания, но не страха. Но она девственница, это несколько осложняет ситуацию. Пожалуй, надо еще выпить и подумать, как лучше с этим справиться.
София сидела в гостиной. Он не выполнил своего обещания присоединиться к ней немедленно. Она сидела в элегантной полутемной гостиной уже с полчаса, и постепенно в ней закипало раздражение. Чтобы успокоиться, она стала мечтать о его объятиях. Надо признаться, она ждала этого момента, хотя и побаивалась своей полной неосведомленности.
Да, она неопытна, и хорошо, если он не заметит ее страха и смятения, не надеется же он, что она получит удовольствие? Ведь Каллум считает, что она любила его брата. Она обманывает его, утаивая правду. Но не может же она открыться сейчас, когда он еще так скорбит по брату? Возможно, это оттолкнет его навсегда. Она помнила, как Каллум смотрел на портрет с изображением их всех троих. Нельзя вот так вдруг сказать, что она разлюбила Дана много лет назад. Но, ответив страстно на объятия Каллума сегодня ночью, она станет в его глазах либо изменницей памяти Дана, либо распутницей. И он заподозрит, что она вышла за него не по расчету, а просто влюбилась.
Часы пробили полчаса. Неужели это нормально для молодого мужа — сидеть и пить в одиночестве портвейн накануне брачной ночи? София встала, пересекла комнату и приложила ухо к закрытой двери в столовую. Услышала, как звякнула пробка графина. Она уже подняла руку и хотела постучать, но передумала. Нет, она не станет входить и спрашивать, когда он присоединится к ней. Она пойдет спать.
Звонить Чиверс не пришлось. Горничная была в спальне и, кажется, пребывала в большем воодушевлении от предстоявшего события, чем госпожа, судя по тому, как она суетилась, пытаясь ей угодить: расправила ленту в волосах, предложила немного духов, похвалила батистовую, вышитую розочками рубашку, поставила букеты роз по обеим сторонам кровати. София старалась не показать виду, что расстроена поведением молодого супруга, — не хватало еще сплетен среди прислуги.
Наконец, Чиверс оставила ее в покое, и София с облегчением откинулась на подушки.
— Утром я буду ждать вашего звонка, мадам. Принесу вам шоколад. Спокойной ночи, мадам.
Она осталась в одиночестве. Покорная молодая жена ждет появления мужа. Прошло десять минут. София решительно взяла книгу с прикроватного столика и открыла ее.
— Дорогая? — Она подняла глаза от книги и увидела, что он стоит на пороге в красном халате. Наверное, она зачиталась и не заметила, как он уже некоторое время наблюдает за ней.
— Каллум, — она вдруг заволновалась, отложила книгу, снова откинулась на подушки, приняла красивую позу и неловкими пальцами поправила ленту в волосах, — ты давно здесь?
— Достаточно, чтобы полюбоваться тобой. Ты была очень увлечена. Что ты читаешь?
Он закрыл за собой дверь и стал одну за другой тушить свечи: на камине, на столе, оставив только две — над изголовьем постели. Тени сгустились вокруг, и теперь слабым мигающим светом была освещена лишь кровать — как островок, отрезанный от остального мира, погрузившегося в темноту.
— Роман. — Она отложила книгу на столик, сверху на обложку небрежно уронила платок. — Так, ерунда.
Он присел на край кровати, прижавшись ногой к ее бедру, и взял в руки книгу. При этом халат распахнулся, обнажив поросшую темными волосами грудь. София судорожно сглотнула комок в горле. Страхи и мрачные предчувствия вернулись снова.
— «Муж и жена, супружеские страдания». Автор миссис Бриджет Блюменталь, — прочитал он. — Чепуха, но, кажется, довольно увлекательная, я вижу, ты уже половину прочитала.
— Ты имеешь что-то против романов? — Она выпрямилась и приготовилась защищаться.
— Нисколько, я не из тех мужей, которые контролируют, что читает жена. Но название не вносит оптимизма, учитывая причину, по которой я здесь.
Глядя на его профиль, она не могла решить, серьезно он говорит или снова дразнит ее.
— Я решила, что ты не придешь.
— И от этой мысли испытала облегчение и взяла книгу.
Кэл встал и, повернувшись спиной, скинул с себя халат. Ее догадка оказалась правильной — под халатом ничего не было. Ее взгляд художника невольно скользнул по широким плечам, стройной талии и гладкой коже. Несколько небольших шрамов на левом плече и большая серповидная родинка на правом бедре. Она никогда раньше не видела голого мужчину. Он был очень похож на классические статуи в саду Холла, только под кожей, золотисто-желтой, перекатывались мышцы. Ей вдруг захотелось провести рукой по выпуклым ягодицам, и она так испугалась, что вцепилась руками в край покрывала. Он бы истолковал ее движение как нескромность, хотя в ней говорил художник.
Кэл начал поворачиваться, и она закрыла глаза. В отличие от статуй на нем не было фигового листка, этого зрелища ей не вынести. Кровать прогнулась под его весом, она подвинулась, давая ему место рядом, и машинально потянула за собой покрывало. Нужно что-то ответить, ведь он спрашивал, испытала ли она облегчение, думая, что он сегодня не придет.
— Облегчение? Конечно же нет. В конце концов, чем скорее все худшее случится, тем лучше.
Что она говорит? Наверное, это было не самое умное, что можно было сказать.
На другой стороне постели наступила тишина, потом он сухо ответил:
— Никогда раньше не спал с девственницей.
— Я так и думала.
Послышалось его дыхание, оказывается, он уже рядом, она не заметила, как это произошло. Открыв глаза, она сразу увидела его взгляд — в нем были вопрос и неприкрытое вожделение, потом он склонился и поцеловал ее так, как в Лонг-Веллинге.
«Он надеется, что мне, по крайней мере, не будет неприятно, когда мы станем заниматься любовью, и незачем притворяться, что я сама не жду этого». И она обняла его за шею, чувствуя сквозь тонкую ткань ночной рубашки ту часть его тела, которая сейчас выражала недвусмысленное намерение.
— Эта прелестная рубашка мешает мне, — пробормотал он ей на ухо, сопровождая слова ласковыми движениями языка.
— Постой, я сейчас избавлюсь от нее, если ты позволишь.
Он откатился в сторону и, улыбаясь, смотрел на нее, пока она боролась с рубашкой, краснея под его взглядом, не решаясь снять ее совсем.
— Ты надо мной смеешься, — сказала она сердито.
Я просто тобой любуюсь. Ты восхитительна.
И, как будто прыгая в ледяную воду, София стянула рубашку через голову и закрыла глаза.
Она услышала его возглас, что, вероятно, выражало вежливое восхищение, и он снова обнял ее. «Кажется, я ему нравлюсь. Во всяком случае, пока я делаю все правильно. Он ведь не думает, что я знаю, что делать дальше». Его тело было мускулистым, горячим, она вдыхала его запах, он снова прильнул к ее рту, и она перестала думать, просто прижималась к его гибкому сильному телу, — любопытство и природная
