особого назначения и жил по строгим законам воинского распорядка. И если бы царскую семью решили перевезти в другое место, он, не задумываясь, поехал бы вместе с ней. Кобылинский боялся, что после смены отряда семье будет хуже. И он не знал, готова ли разделить с ним тяготы воинской службы Клавдия Михайловна. Но теперь вроде бы вопрос о службе решается сам собой.
В губернаторский дом они направились в три пополудни. Яковлев нарядился как франт. На нем был безукоризненный черный костюм, белая рубашка со стоячим воротничком и широкий, короткий галстук. В его лакированные башмаки можно было глядеться, как в зеркало. Кобылинский был в своем офицерском мундире, в котором он тоже выглядел элегантным.
Поднявшись на второй этаж, они прошли в гостиную, где их уже ждал Николай II, предупрежденный по просьбе Кобылинского Боткиным. Он встал с дивана, сделал несколько шагов навстречу и протянул руку сначала Кобылинскому, затем Яковлеву. Николай II был в сапогах и офицерской форме без погон, и Яковлев подумал, что и форма, и отсутствие погон на ней имеют для бывшего Императора определенный смысл. Государь до сих пор числил себя военным, а отсутствие погон означало, что он принадлежит к армии, которой уже не существовало. Для коронованных особ имело смысл все, в том числе и форма одежды, в которой они принимали посетителей. И еще Яковлев отметил крепкое рукопожатие Государя, выдававшее в нем недюжинную силу. Он тут же вспомнил рассказы о том, что любивший охоту и бывший бесстрашным отец Николая Александр III ходил на медведя с рогатиной.
Яковлев впился глазами в лицо Государя, стараясь запечатлеть каждую его черточку. Николай II был среднего роста, с мускулистой фигурой, его лицо обрамляла аккуратно подстриженная темно-русая борода, в которой серебрилась бросающаяся в глаза проседь. На его высоком лбу пролегли две неглубокие, но уже хорошо заметные продольные морщины. От глаз к вискам тоже разбегались лучики морщин. Но что особенно бросилось в глаза — удивительно добрый, сразу располагающий к себе взгляд Государя. Поздоровавшись за руку, он улыбнулся совершенно искренней улыбкой, посмотрел Яковлеву в глаза и задал обычный в таких случаях вопрос:
— Как доехали?
И эта простая фраза вовсе не показалась протокольной. В словах Государя звучала искренняя забота о человеке, совершившем тяжелое и длительное путешествие. Слова Государя сразу избавили Яковлева от невероятного внутреннего напряжения, с которым он шел в губернаторский дом. Он ожидал увидеть Николая II замкнутым и обозленным, измученным положением узника, привыкшего к неограниченной свободе человека, а тот встретил его добрым взглядом и задал вопрос о том, о чем, очевидно, спрашивал только близких или, по крайней мере, хорошо знакомых людей. И Яковлев, отпустив руку Государя, ответил совершенно искренне:
— Дорогу уже развезло, но от Тюмени мы доехали сюда менее чем за два дня. А это двести шестьдесят верст.
— А что в Москве? — спросил Государь и снова посмотрел в глаза Яковлеву.
— В Москве все, как на вокзале, — сказал Яковлев. — Пассажиры прибыли, но еще не успели распаковать чемоданы. Правительство разместилось пока в гостиницах, в основном в «Метрополе» и «Национале». Все службы только налаживают работу. Война, как вы знаете, прекращена. Но из всех государств советскую власть признала только Германия.
— Что, они уже и посла своего прислали? — не скрывая удивления, спросил Николай.
— Да, прислали, — кивнул головой Яковлев.
— И кто же он? — по лицу Николая пробежала легкая тень.
— Вильгельм фон Мирбах.
Николай II отвернулся, посмотрел в окно, выходившее во двор и потому не занавешенное и, снова повернувшись к Яковлеву, спросил:
— Ну, так с чем вы приехали?
И Яковлев заметил, что впервые за время разговора доброта в глазах Государя сменилась на отчуждение. Да и вопрос прозвучал сухо и казенно. Но что именно расстроило Государя — быстрое признание советской России Германией или назначение послом Мирбаха, Яковлев не знал. Он не принял казенный тон Государя и старался продолжать разговор так же доброжелательно, как он начался.
— Вы уже восемь месяцев, как в Тобольске, Ваше Величество, — мягко сказал Яковлев. — Советское правительство не имеет никакой информации о вашем пребывании здесь. Ему нужны достоверные сведения об этом. Оно хотело бы также знать, нет ли у вас и вашей семьи каких-нибудь просьб и пожеланий.
В глазах Государя растаяли льдинки, и он произнес с грустной задумчивостью:
— Я хотел бы только одного — определенности.
Яковлев некоторое время помолчал, потом спросил:
— Как чувствует себя ваша семья?
— Все, слава Богу, здоровы, — сказал Государь. — За исключением Алексея.
— Что с ним?
— Обычный приступ.
— Я могу его увидеть? — спросил Яковлев.
— Он только что уснул, — сказал Государь. — Ему было очень плохо. Боткин провел около его постели всю ночь. Мы тоже почти не спали.
— А как чувствуют себя дочери и Александра Федоровна? — спросил Яковлев.
— Александра Федоровна мучается головной болью. Это из-за тяжелой ночи, — сказал Николай. — А дочери у себя.
— Я могу их видеть? — Яковлев вопросительно посмотрел на Государя.
Николай II опустил глаза. Он понимал, что посланцем правительства комиссаров движет не праздное любопытство. Он должен убедиться в том, что вся семья находится в Тобольске и доложить об этом в Москву. И пока он не выполнит поручения, не уйдет из этого дома.
— Надо спросить у дочерей, — сказал Николай, повернувшись к высокой двустворчатой двери. Затем сделал несколько нерешительных шагов к ней и постучал.
За дверью раздался девичий смех, она открылась, и в проеме показалось очаровательное личико.
— Господа желают поговорить с вами, — сказал Государь.
Безмолвно стоявший все это время за спиной Яковлева Кобылинский выступил вперед. Но девушка смотрела не на него, а на Яковлева. Она, по всей видимости, не могла понять — ради чего желает их видеть элегантный молодой человек. Над ее плечом тут же показалось второе очаровательное личико. Дверь распахнулась и выглянувшая первой девушка спросила, глядя на Яковлева:
— Это вы хотите с нами поговорить?
— Да, я, — ответил Яковлев, отметив про себя, что обе царские дочери выглядели очень привлекательно. На их лицах одновременно отражалось любопытство и нескрываемое озорство. — Не могли бы вы пройти в эту комнату? — Он показал рукой на место около Государя.
Девушки вышли. Обе были среднего роста, стройные, обе одеты в белые кофточки из тонкой, нежной ткани и длинные черные юбки. Яковлев знал, что у царя четыре дочери и пытался отгадать, кто из них стоит сейчас перед ним. Но в это время из комнаты вышли еще две девушки, одна постарше, другая явно моложе всех остальных и теперь он мог безошибочно сказать, что это были старшая дочь царя Ольга и младшая Анастасия. Значит, первыми вышли Татьяна и Мария. Все девушки были одеты одинаково.
Яковлев впервые в жизни видел Великих княжон, слышал их дыхание, ему даже казалось, что он ощущал, как бьются их сердца. Они с любопытством смотрели на него, пытаясь понять, зачем понадобились незнакомому человеку. А у Яковлева вдруг закружилась голова от невиданной красоты и обаяния, сразу заполнившего все пространство большой и просторной комнаты. Ему захотелось поздороваться с каждой из Великих княжон, поцеловать их тонкие, изящные руки, издающие еле уловимый аромат невероятно приятных духов. Он несколько мгновений удивленно переводил взгляд с одной девушки на другую, затем невольно сделал маленький, осторожный шаг навстречу, но тут же остановился и тихо произнес:
— Я — комиссар советского правительства Яковлев. Прибыл сюда из Москвы. Советское правительство хочет знать, нет ли у вас каких-либо жалоб на пребывание в Тобольске? Может быть, есть
