протянул руку:
— Хенри Форсенстрём.
— Хокан Хольмгрен. Мы приехали за Сибиллой.
Отец кивнул.
— Да, — вздохнул он, — так, наверное, будет лучше.
Сибилла встала и пошла вниз по лестнице.
— Вещи собраны, я готова.
Все взоры обратились на нее. Мать переместилась ближе к отцу, он положил заботливую руку на ее плечо. Наверное, они опасались, что дочь сейчас бросится на них. Когда она спустилась, группа подвинулась, освобождая ей место для прохода. У выхода она повернулась к ним. Никто не шевелился.
— Мы ждем чего-нибудь?
Человек по имени Хокан Хольмгрен пошел за ней:
— Нет, мы сейчас поедем. Ты все собрала?
Сибилла не ответила. Развернулась к ним спиной и пошла к машине во дворе. Молча открыла дверь, села на заднее сиденье.
И какое-то время просидела одна. Надо ведь запротоколировать ее нынешнее состояние.
А на них она больше ни разу не взглянула.
Может, они там до сих пор стоят посреди холла и наговаривают на нее.
Дня через два ее перевели в отдельную палату. Как только она появилась в отделении, одна из пациенток сразу сообразила, что это Дева Мария, которая скоро родит нового младенца Иисуса. Пусть бы она себе так и думала, но персонал очень скоро утомило ее бесконечное нытье о грехах, которые надо замолить, и в результате Сибиллу отселили. Мысленно поблагодарив больную женщину за помощь, Сибилла закрыла за собой дверь.
Больше всего она хотела, чтобы ее оставили в покое.
Живот рос.
Иногда к ней приходила акушерка и при помощи деревянной трубочки слушала живот, чтобы убедиться, что с тем, кто растет у нее внутри, все в порядке. Видимо, так оно и было, потому что приходила она нечасто. Ей принесли книгу о беременности и родах. Она сунула ее в прикроватную тумбочку.
Ей велели ходить на прогулки по больничной территории, потому что ей полезно двигаться. Каждый день она по нескольку часов гуляла. Если ходить вдоль самого забора, то прогулки получались вполне ничего. Белые каменные здания на расстоянии выглядели даже красиво, а если чуть прикрыть глаза, то можно вообразить, что ты в парке у старинного замка.
Мужчина, который в тот раз пытался ее разговорить, тоже появлялся редко. Он лечил более тяжелых пациентов, им он был нужен больше. А она уже не сумасшедшая, а всего лишь беременная. И где ему понять, что там, откуда она пришла, это означает одно и то же.
Нет, по большей части она была предоставлена сама себе.
На самом деле оставалось еще две недели, когда пришли первые схватки. Боль, сильная, как неожиданный удар палкой. Пришла и отпустила. В палате с ней никого не было, она в ужасе легла на кровать. Что это с ней? И снова боль. Тяжелая и неумолимая. У нее внутри что-то разорвалось.
Потом между ног что-то полилось. Она сейчас умрет. Ее настигнет кара. Внутри что-то лопнуло, из нее хлещет кровь.
Когда боль утихла, Сибилла посмотрела на свои ноги. Крови не было. Может, она просто случайно обмочилась?
Тут боль нахлынула снова, и Сибилла закричала. В следующую минуту дверь открылась и вбежала санитарка. Потрогала мокрую простыню, и Сибилле стало стыдно.
— Пожалуйста, помогите. Со мной что-то не так.
Но та лишь улыбнулась:
— Не бойся, Сибилла. У тебя скоро родится ребенок. Подожди, я вызову перевозку.
И тут же вышла. Перевозку? Куда ее собираются везти?
— Удачи, Сибилла!
В ушах звенели эти слова, носилки, на которых она лежала, внесли в карету «скорой помощи».
Она в другой больнице.
— Позвонить мужу?
Она покачала головой. Неуверенное молчание.
— Ты хочешь, чтобы мы кому-нибудь позвонили?
Она не ответила. Закрыла глаза, пытаясь остановить приближающуюся волну новой боли, но шансов не было. Что бы она ни делала, от этой страшной, полностью овладевшей ею боли избавиться не удавалось. Она — это только тело. Тело, порабощенное силой, которая хочет разорвать ее, сделать в ней отверстие — чтобы высвободить то, что у нее внутри. Ее лишили воли, отдали на растерзание этой неумолимой сознательной силе, которая не оставит ее в покое, пока не получит свое.
Она должна дать жизнь.
На противоположной стене висели белые часы. Единственным доказательством того, что мир продолжал существовать, была минутная стрелка, прыгавшая вперед через равные промежутки.
Равные промежутки.
Час шел за часом.
Иногда к ней приходили, смотрели внутрь ее. Она слышала, как в соседней комнате кричит другая женщина.
Так вот что чувствовала мама, когда рожала ее! Вот почему ее никогда не принимали! Как можно требовать, чтобы тебя любили, если ты приносишь такую сильную боль?
После того как минутная стрелка обошла циферблат четыре раза, Сибилла была почти без сознания, а они пришли и еще раз засунули ей внутрь свои пальцы. Пора. Она открылась на десять сантиметров. Они наверняка ошиблись. Ее тело разорвано пополам и больше не срастется.
Ее переместили в родильное кресло, развели ноги, открыв на всеобщее обозрение, и велели тужиться.
Она пыталась, но, если она сделает то, что ей велят, она разорвется, целиком и полностью. От подбородка до затылка. Она просила, умоляла, чтобы ей ослабили боль, но они тоже были в услужении у этой силы. Ей не позволят от нее уйти.
А потом они вдруг сказали, что видят голову. Пусть Сибилла еще немного постарается.
Голова. Они увидели голову. Из нее вышла голова.
Еще раз, Сибилла, и все. Неожиданно раздался детский крик, и безумная боль стихла. Оставила ее так же внезапно, как и пришла.
Повернувшись, она увидела, как вместе с медсестрой в проеме двери исчезает маленькая голова, покрытая темными волосами.
Минутная стрелка перепрыгнула еще одно деление. В привычном темпе, так, как будто все было как обычно.
Из нее только что появился человек.
Маленький человек с маленькой головой и темными волосами.
Без спросу он начал расти у нее внутри и без спросу вырвался наружу, чтобы ее покинуть.
С головой, тяжело откинутой назад, и все еще лежащими на подпорках кресла ногами она увидела, как минутная стрелка совершила еще один шаг во времени.
Почему у нее не спрашивают разрешения — никто, никогда, ни о чем?
