Его собеседник был слишком молод, чтобы угадать за этими словами настроение. Он ответил:
— Судя по звёздам, будет ясная погода. Значит, мы увидим ионолет. — И, озабоченно взглянув на небо, он добавил: — Погода тут меняется каждый час.
Наступило молчание. Старик думал о том, что всё, созданное человеком, несёт на себе отпечаток человеческой судьбы.
Города, машины, книги рождаются и стареют — иногда быстро, иногда медленно, — узнают славу и забвение. «Нет, не всё стареет, — мысленно возразил он себе. — Идеи, ведущие людей, искусство… Да, конечно, искусство… музыка…» Повинуясь каким-то своим законам, его мысли обратились к музыке. Он вспомнил «Богатырскую симфонию» Бородина — она звучала здесь сорок лет назад. Тогда он был молод. И ракетодром — теперь почти всеми забытый — тоже был молод. В горах Кавказа, на перевале Буздаг, люди выбили в скале гигантскую чашу, наполнили её водой, построили лёгкие, прилепившиеся к крутым склонам гор здания.
Отсюда уходили к звёздам ионные ракеты, управляемые автоматами. Они возвращались через много лет сюда же, на ракетодром Буздаг. Впрочем, возвращались не все. Из семидесяти двух ракет вернулись пятьдесят четыре. Пятьдесят пятая — её отправили первой — должна была опуститься на ракетодром в этот вечер. Она совершила дальний рейс к звезде Ван-Маанена и теперь, через сорок лет, возвращалась на Землю.
Юноша (он шёл рядом со стариком, рядом и чуть позади) знал об этих временах из старой кинохроники. Он родился, когда о ракетодроме Буздаг начали уже забывать. Ракеты с ионными двигателями быстро устарели, их сменили термоядерные корабли. Мощные, обладающие колоссальной энергией, они легко преодолевали сопротивление атмосферы. Они не нуждались в высокогорных ракетодромах. И стартовая площадка в горах Кавказа опустела. Лишь изредка здесь появлялись люди, чтобы встретить возвращающиеся ракеты. Сначала каждое возвращение ракеты было событием. Потом это стало только историей. Новые средства исследования — термоядерные ракеты, дифракционные телескопы, гравитационные анализаторы — приносили намного более важные сведения о космосе, чем ионолеты — безнадёжно устаревшие, неуклюжие и смешные в глазах людей XXI века. Юношу послали встретить пятьдесят пятый ионолет. На ракетодроме Буздаг три года не было людей. Юноша привёл в порядок оборудование, проверил приборы и неделю скучал. Днём он уходил в горы, по вечерам читал книги. Чтение забавляло его. Он привык к микрофильмам, и тяжёлые, громоздкие книги с пожелтевшими от времени страницами представлялись ему чем-то очень древним. Это был прошлый век — романтичный, героический, жестокий и трогательно-наивный XX век. И когда под вечер прилетел старик, юноша не удивился. Старик тоже был частью XX века. Он строил первые ионолеты, он создал гравитационный анализ, его имя носили океан на Венере и горная цепь на Меркурии.
Со школьной скамьи юноша знал жизнь старика.
Во всяком случае, он считал, что знает, ибо молодая его память цепко держала заученные даты и факты.
Он помнил год рождения старика, мог перечислить полёты и открытия, знал все работы — от классической «Теории гравитации» до новейших исследований звёздной динамики. Юноше казалось, что этот человек так же твёрд, спокоен и ясен, как скалы, в которых он когда-то построил ракетодром. Юноша ошибался.
С гор тянуло несильным, но очень холодным ветром. Над озером стоял туман. Вода в озере обогревалась пущенным сорок лет назад ядерным реактором и не замерзала даже в самые суровые морозы.
Пар, извиваясь, полз над водой, медленно, нехотя поднимался вверх, образуя призрачное, сиреневое от света люминесцентных ламп марево. Чёрная вода плескалась о бетонный парапет, по которому шли два человека.
Старик не замечал ветра. Он даже не поднял воротника меховой куртки. Он прислушивался к плеску воды и улавливал в нём звуки «Богатырской симфонии». Музыка была у него в душе, но ему казалось, что он слышит её извне, со стороны. Его спутник прятал руки в глубоких карманах куртки и озабоченно посматривал на небо.
Внезапно старик остановился, взглянул на часы. Юноша по-своему понял это и поспешно произнёс:
— Да, осталось сорок минут. Надо включить контрольную систему радиопосадки.
Он чувствовал какую-то робость в присутствии старика. Ему хотелось вернуться в ярко освещённое, тёплое здание, к пульту управления.
Старик внимательно посмотрел на него и сказал:
— Идите. Я останусь здесь. И вот что… скажите… радиофоны работают?
Юноша улыбнулся.
— Радиофоны? Здесь их нет. Здесь только старинная репродукционная сеть. И эти… как их… аппараты магнитной записи.
Старик кивнул головой.
— Именно это я имел в виду. Попробуйте разыскать Вторую симфонию Бородина. Я хотел бы послушать. Ну, идите же…
Старик продолжал свой путь вокруг озера. Теперь он шёл совсем медленно, часто останавливался.
Он сохранил зоркость и хорошо видел в полумраке.
За цепью опоясывавших озеро фонарей была темнота, но старик угадывал там крутые скалы, выветрившиеся, изъеденные солнцем и водой. Он видел потерявшие листву деревья, выщербленный временем бетонный парапет, потрескавшийся асфальт дорожек…
«Старость, — грустно подумал он. — Здесь всё старо. Горы, ракетодром и я…» Он видел себя: высокий, худой, слегка ссутулившийся человек с длинными седеющими волосами… «Старость, — повторил он. — Семьдесят два года. А тогда было тридцать два…» Он остановился и долго смотрел на озеро. Он смотрел на клубящийся пар и ни о чём не думал.
Мысли ушли куда-то вглубь — смутные, неопределённые, только угадываемые, подобно бегу воды в глубине замёрзшего ручья.
Старик был спокоен. Он вообще был очень выдержанным и спокойным человеком. Его считали сухим, чёрствым ещё в молодости. Он обладал ясным, склонным к анализу умом. Для тех, кто его мало знал, это подавляло всё остальное.
Старик вглядывался в дрожащее над озером марево и вспоминал то, что было здесь сорок лет назад.
Он попытался представить всё последовательно, но не смог: строй мысли ломался, память упорно выталкивала какие-то незначащие пустяки. Он почему-то очень ясно вспомнил — совершенно ясно, как будто это стояло перед глазами — шарф, который был на ней в тот вечер. Шарф был пёстрый — с красными корабликами, жёлтыми маяками, синими птицами — прозрачный, воздушный… «Нет, — подумал он, — это произошло не здесь. Я начал говорить, меня перебили… да, да, главный механик… потом мы вдвоём отошли к скамейке…» Он спустился с бетонного парапета. Огляделся.
Скамейки не было. Но старик знал, что она стояла здесь, именно здесь. Он нагнулся, присел и увидел вмятины в асфальте — следы, оставленные ножками скамейки. Улыбнулся, потрогал асфальт. Сквозь трещины пробивалась трава — уже ссохшаяся, жёлтая.
Он хотел вспомнить слова, сказанные в тот вечер, и не мог. Он даже не мог припомнить, что она тогда ответила. Он твёрдо помнил только одно: над ракетодромом звучала «Богатырская симфония». Слова — такие важные и бессмысленные — не запомнились.
Осталась музыка. Потом каждый год в этот день они слушали «Богатырскую симфонию». Каждый год — если он был на Земле, и если они встречали этот день вместе. Так прошло тридцать шесть лет. Она умерла, и он остался один.
Старик гладил жёлтую, жёсткую траву, пробившую асфальт.
