Вопреки восторгам тысяч зрителей, которые стремились в Александринский театр именно на Асенкову.
Вопреки здравому смыслу и справедливости.
Просто государь император недоволен. Он даже пожелал скрыть, что решение это исходит от него.
Это похоже на месть из-за угла. Месть — за что? Прямого ответа на этот вопрос не существует Тут можно только догадываться. Догадываться о том, что Асенкова отнеслась к «благосклонности» царя не так, как большинство театральных воспитанниц и молодых актрис. И была за это наказана. Бриллиантовые сережки, небось, получила? Долг платежом красен!
— Вы слышали? — шушукались за кулисами. — Асенковой не прибавили жалованья. Я всегда говорила, что это — дутая фигура.
Асенкова подписала контракт на три года, давая согласие служить «на общем положении».
Гедеонов утвердил этот контракт 20 января.
1836, или прелестный цветок нашей сцены
Новый год Варенька встречала весело — в кругу милых друзей. В восемнадцать лет жизнь часто кажется беззаботной, легкой, безоблачной.
Иногда удавалось урвать время от репетиций и разучивания новых ролей, чтобы покататься в санях по Невскому или набережной. Навстречу неслись возки, кареты, поставленные на полозья, извозчики городские — в армяках, приехавшие на заработки деревенские — в белых нагольных тулупах. На узком цепном Аничковом мосту движение замедлялось, здесь скапливались лошади и повозки, а по бокам, между четырьмя башнями, стояли продавцы мелкого пестрого товара да толпились покупатели, которые заглядывали на лотки или любовались нарядными экипажами. В будках по краям моста немели от неподвижности доблестные стражи, что-то ревностно охранявшие.
Хотелось заглянуть в английский магазин, где ни один предмет не продавался дешевле пяти рублей ассигнациями — какой-нибудь пустяк стоил здесь дороже, чем мешок муки в южных губерниях. Здесь можно было купить все: от писчих перьев до драгоценных камней. А у Ксавье появились новые шляпки! Какая прелесть!
Столицу взбудоражила новость, открылась первая железная дорога! Она связала Петербург с Царским Селом, а вскоре и с Павловском. Экипажи тащит за собой паровая машина. Цена проезда в экипаже первого класса — 5 рублей. «Цепи экипажей» отходят от Петербурга в 12 часов и в 1 час дня…
В Большом театре случился пожар, и началась перестройка театрального здания. Спектакли на сцене Александринского театра шли еще напряженнее. К тому же приближалась масленица — актерская страда. А работать трудно- днем, на репетициях, темно, холодно, вечные сквозняки, так что в легких сценических платьях того и гляди простудишься. Дюр кашляет, но не может остаться в постели: надо работать, семья. А не то — вычтут из жалованья. Негде толком умыться, насос, подававший воду в здание Александринского театра, испорчен. Воду носят ведрами, она холодная как лед. Даже страшно руки в нее окунуть. Но театру до всего этого и дела нет. На сцене ты должна стать королевой, что бы там ни было.
И Варенька Асенкова становилась королевой — в водевиле режиссера Александринского театра Н, Куликова «Царство женщин» Действие водевиля происходит на некоем острове, где установлено женское владычество.
«Над всем этим есть королева или король, как вам угодно, — писали газеты, — самая милая и любезная из всех театральных королев, с золотым шлемом на голове, с улыбкою на устах — маленькая Минерва, кроткая, справедливая, великодушная, которой одно появление возбуждает восторг подданных и рукоплескание зрителей. Царство женщин не падает Может ли оно упасть с такою царицей, как г-жа Асенкова?»
Иногда, как и в прошлом году, доставались ей роли в более весомых пьесах, в комедиях, большей частью переводных. Асенкова сыграла Маргариту в комедии Скриба «Честолюбец». «Игра г-жи Асенковой в скучной комедии Скриба показала, что эта актриса может со временем. занять не последнее место в высокой комедии, которая у нас ежедневно упадает. от недостатка артисток, могущих выдержать такое испытание большой роли в высокой комедии», — писал рецензент.
И снова роли молодых повес, роли с переодеванием: блестящие вицмундиры с эполетами, бархатные плащи, шпаги и шпоры.
Но удивительное дело! — в этих сценических созданиях Асенковой не было и тени пошлости. Водевильный прием становился у нее поводом для увлекательной игры, а примитивный водевильный персонаж поднимался ею до высот поэзии. «По общему признанию трансформация была идеальной, — писал один из биографов, — мужской костюм чрезвычайно шел к стройной фигуре артистки, красивое лицо ее было особенно эффектно под фуражкой или кивером, а вся игра носила характер милой непринужденной шалости».
Обратите внимание: употреблено слово «шалость» Это выражение критика напоминает нам о детском очаровании Асенковой. П. А. Каратыгин удостоверяет, что артистка «умела соединить удивительную грацию и какую-то ей одной свойственную стыдливость». То же самое утверждает и другой современник, указывая, что в мужских ролях Асенкову украшала «стыдливая кокетливость» Ее худенькие формы, гибкость талии, манеры напоминали настоящего мальчика. А другие актрисы в подобных ролях выглядели переодетыми женщинами.
Так в чем же заключалось обаяние Асенковой вообще и ее обаяние в водевиле, в частности? Грациозность? Изящество? Легкость и музыкальность? Этими качествами, необходимыми для исполнения водевильных ролей, обладали многие русские актрисы до и после Асенковой. Внешнее очарование? Красота? Женские чары? И это не могло явиться новостью на русской сцене. Так в чем же дело?
Задавшись этим вопросом, я снова и снова вчитывался в отзывы современников Асенковой, ее восторженных поклонников и мрачных противников.
Старые газеты, журналы, письма, стихи не давали ответа на поставленный вопрос. Но вот однажды, перечитывая книгу замечательного театрального критика и писателя начала нашего века А. Кугеля «Театральные портреты», а именно — его рассказ о Вяльцевой, я с удивлением обнаружил, что такими же поисками по отношению к Вяльцевой, стремлением разгадать загадку ее обаяния и необычайного сценического успеха был захвачен и Кугель. Разница заключалась лишь в том немаловажном обстоятельстве, что Кугель сам не раз слушал Анастасию Вяльцеву Но даже в этом, выгодно отличающемся от моего, положении он не сразу нашел решение. «Я не берусь в точности сказать, что именно представляла собой эта вяльцевская неподражаемость, — писал он в начале своего рассказа, — та печать индивидуальности и, следовательно, неподражаемости, к которой так чутка публика и из-за которой безумствует в своем восхищении».
Тем не менее Кугель делает попытку логически объяснить это очарование и неподражаемость артистки, секрет сумасшедшего успеха, каким сопровождались ее концерты во всех концах России.
Рассматривая, исследуя «дешевенькие, как десятикопеечный ситчик, песенки» Анастасии Вяльцевой, Кугель подчеркивает их низкий литературный, художественный уровень. Он говорит об удивительно куцых словах этих песенок, русских и цыганских, — они никогда не удерживались в памяти слушателей, зато безошибочно сохранялся мотив. «Безразличная ненужность слов — вот что самое замечательное. Они входят вместе с простеньким мотивом, потом уходят, и когда их начинает будить воспоминание, то всплывает скорее какое-то ощущение, нежели сознательное понятие».
Разумеется, здесь не следует делать прямых сопоставлений со сценическим обликом Асенковой и характером ее ролей. Хотя многие ее водевильные куплеты безусловно отличались «безразличной ненужностью слов». Важно другое, главное: и в песнях Вяльцевой, и в сценических триумфах Асенковой зрители получали скорее некое ощущение. Это ощущение — в обоих случаях — состояло в том, что их искусство будило в людях нечто детское, глубоко запрятанное, полузабытое, оно вовлекало человека в игру, в игру с очаровательной партнершей. И как- то вдруг получалось, что детская непосредственность той, что затевала эту веселую или немного грустную игру, передавалась и всем ее участникам.
