медная плошка с удлиненной ручкой, на донышке можно было разглядеть что-то застывшее, заскорузлое – может, остатки давно сгоревшей свечи.
Антон наклонился, протянул руку, чтобы взять плошку и рассмотреть поближе, но требовательный голос помешал это сделать.
– Не нужно, – сказал Манн.
Антон отдернул руку.
– Потом… – сказал Манн. – Что было потом? Помните?
– Мы ушли. Она шла чуть впереди меня, шла не быстро, но я почему-то не мог ее догнать… Я шел сзади и хотел, чтобы она обернулась, но она шла и шла, мы вышли в темноту…
Антон замолчал. Ему тоже нужно было выйти отсюда, чтобы вспомнить, но ноги не слушались, он смог только отступить на два-три шага и остановился, опершись правой ладонью на счастливо оказавшуюся здесь колонну. Стало трудно дышать, он знал это свое состояние – когда дежа вю слишком сильно захватывало сознание, у него будто прерывались физические связи с реальным миром: меньше воздуха поступало в легкие, меньше света – в глаза, меньше звуков – в уши, и нужно было держаться за что-то, чтобы не упасть. Слабость проходила быстро – за несколько секунд, – и он возвращался в настоящее из прошлого, которого не существовало на самом деле, но для него все равно оставалось реальным. Память фиксировала то, что он вспомнил, и теперь вызвать заново это воспоминание не представляло труда. Не представляет ведь труда вспомнить еще раз, как на прошлой неделе он приехал в турбюро забирать свой билет, а Нора, его турагент, сказала, что он мог и не приезжать, билет она ему уже послала по электронной почте.
Манн подставил локоть, и Антон благодарно за него ухватился.
– Простите, я… – сказал он.
– Все в порядке, – проговорил Манн и добавил, медленно ведя Антона к центру зала, где дожидалась Кристина, не видевшая и не слышавшая ничего из того, что было сказано у алтаря: – Имя. Эта девушка, о которой вы вспомнили. С которой были здесь, ее звали…
– Эсти, – сказал Антон. Не то чтобы вспомнил, он всегда знал это имя, как всегда знаешь имя любимой женщины, даже в детстве, когда до встречи еще много лет, или в старости, когда любовь давно кончилась, и имя, казалось, успело истончиться и покрыться пылью забвения.
– Эстер? – переспросил Манн. – Это…
– Эсти, – повторил Антон. Так он помнил и понимал, что к библейскому имени Эстер его Эсти не могла иметь никакого отношения.
Помолчи, – мысленно попросил он Манна, – мне нужно вспомнить. Было что-то, что я упустил. Луна, молитва, страх. Четвертое слово. Какое? Тайна… Нет, но что-то близкое по смыслу. Что?
– Эсти, – задумчиво повторил Манн, а Кристина тихо кашлянула, привлекая к себе внимание.
– Ты… – начал было Манн, но Кристина кашлянула еще раз, давая понять, что сейчас не время спрашивать. Просто ей кое-что ясно, и она скажет об этом… потом.
Антон подумал с раздражением, что Манн все же сбил его с мысли, точнее – стер из памяти четвертое слово, самое важное. Луна, молитва, страх… Что еще?
– Вы давно знаете эту девушку? – Манн говорил монотонным голосом, будто гипнотизер. Но гипнотической силой его голос не обладал – Антон лишь с недоумением повернулся к детективу, ему показалось, что сам Манн постепенно погружается в сон, гипнотизируя самого себя. Ну да, глаза закрыты, о чем-то он думает, а спрашивает, похоже, потому что надо о чем-то спросить, вот он и…
– Я ее не знаю, – раздраженно сказал Антон. – Я ее вспомнил, но у меня нет ощущения, что мы знакомы. То есть…
Как объяснить, что дежа вю – память о несуществовавшем, которая вбирает в себя реальность, становясь настоящим? Ему кажется, что он бывал здесь, ему кажется, что эта девушка, Эсти…
Только кажется? Антон подумал, что ночь и эта зыбкая реальность что-то изменили в его восприятии. Раньше он никогда не думал о своих дежа вю: «кажется». Почему теперь?..
– Странная здесь обстановка, – сказал Манн будничным голосом, вовсе не сонным и не монотонным, он открыл глаза и посмотрел на Антона, но понять выражение было трудно – темно. – Свечи сейчас погаснут, а нас попросят уйти. Антон, я договорился, чтобы нас впустили, но разрешили быть только до одиннадцати, а сейчас уже без пяти. Пойдем?
Они поднялись и пошли к выходу, впереди шел Манн, находя дорогу ощупью, Антон слышал, как детектив тихо чертыхается, и ему стало смешно – странно звучало упоминание черта в господнем храме. Он протянул руку, коснулся спины Манна, почувствовал на своей спине руку Кристины, так они и шли – гуськом, касаясь друг друга, пока не оказались на площади, где по-прежнему горели неяркие фонари, а сверху, на крышу собора улеглась чуть уже ущербная луна.
Когда они вышли, дверь за ними захлопнулась с глухим стуком, и Антон услышал скрипучий поворот ключа.
– Я бы что-нибудь выпила, – сказала Кристина. – Не очень понимаю, Тиль, для чего ты потащил нас в эту обитель Господа, я сто лет не была в церкви, а ночью – вообще никогда. Не скажу, что это сильно впечатляет, хотя на кого-то гулкое темное пространство может действовать самым неожиданным образом.
– Поедем домой, – предложил Манн. – Я вообще-то не принимаю клиентов дома, Криста не любит…
– Не в этом случае, – быстро сказала Кристина. – Конечно, поедем. Будем пить кофе, коньяк, и ты скажешь, наконец, что тебе дала эта церковная мистика.
Антон молчал, не очень понимая, что с ним происходит. Смутные воспоминания касались поверхности сознания и мгновенно погружались в небытие, не будучи осознанными, он понимал, что не нужно стараться вытащить воспоминания, от мысленных усилий они только канут окончательно, и он шел за Манном, будто сомнамбула по карнизу, он не боялся упасть, но страх чего-то, что было для него очень важно, не проходил, даже усиливался. Когда они сели в машину – Антон с Кристиной сзади, – чувство неподотчетного страха заставило его вцепиться левой рукой в дверную ручку.
Ехали недолго, Антон не ориентировался в ночном Амстердаме, ему только показалось, что они проехали базарчик, где он вчера купил два пакетика с ягодами – черникой и земляникой, почему-то захотелось, хотя он прежде не испытывал интереса к ягодам. А может, это был другой базарчик – их в Амстердаме десятки. А может – вовсе не базарчик, просто показалось.
Поднялись по широкой лестнице, которая была бы на месте во дворце восемнадцатого века, а здесь выглядела архитектурным излишеством. Кристина вошла первой и сразу пошла на кухню, а Антона Манн ввел в небольшую уютную гостиную, включил не верхний свет, а торшер, стоявший у углового дивана, придвинул овальный журнальный столик, жестом показал Антону: садитесь тут, а сам принялся доставать из серванта маленькие рюмочки, фаянсовые кофейные чашечки с красивым синим рисунком, такие тоненькие, что, казалось, сожмешь в ладони – сломаешь.
– Вы что-нибудь поняли из того, что… – Антон не закончил фразу, Манн сделал жест, призывающий хранить молчание.
Вошла Кристина с кофейником в одной руке и сложенной скатертью в другой. Манн забрал у жены скатерть, умело расстелил на журнальном столике, расставил чашки, достал из серванта початую бутылку «Наполеона», разлил коньяк по рюмочкам, сел на диван рядом с Антоном – Кристина устроилась на пуфике напротив, – и сказал:
– Давайте выпьем, изгоним ночной мрак из наших душ и разберемся.
– Разберемся? – сказал Антон, не сумев скрыть иронии.
– Если вы помните, – продолжал Манн, отпив кофе и поднеся к губам рюмку с коньяком, – я произнес три слова там, в церкви, когда вы описали свое дежа вю.
– Да, – неуверенно произнес Антон. – Что-то вы сказали про луну. И еще…
– Луна, молитва, страх. Вы сказали, что видели луну, но вы не могли ее видеть, вверху цветной непрозрачный витраж, можно только догадаться, что снаружи довольно светло. К тому же, луна недавно взошла.
– Знаете, – медленно произнес Антон, вызывая в памяти заботливо погруженное в нужную ячейку видение, – теперь, пожалуй… раньше не обратил внимание, но вы правильно прицепились к словам… Я действительно видел полную луну над головой, она светила над куполом – странно, да, я знаю, там
