Рваная оболочка и ватное содержимое вымени рассыпались по мостовой.
У него оказалась дорогая на вид машина, светло-серая, конечно. Я помню, что в отделении для перчаток лежала половинка шоколадки. Мне бы тогда насторожиться. Люди, которые не заглатывают шоколадку в один присест, слишком хорошо владеют собой.
— Почему вас зовут Пендл? — поинтересовалась я, втискиваясь на переднее сиденье.
— В честь горы, рядом с нашим домом.
— Держу пари, что на нее невозможно забраться и что круглый год на ней не тает снег, — сказала я, любуясь его греческим профилем. На меня напала икота. — Вечеринка не удалась.
— Я не люблю холодные дома и горячие напитки, — отозвался Пендл, — но мне есть, чем себя утешить. Вы где живете?
— На нервах и на краю Баттерси парка. Моя соседка работает в издательстве. Она очень милая.
— Все девушки говорят, что их соседки очень милые.
— Она действительно такая. У нее роман с женатым мужчиной, поэтому вместо ланча она приходит домой поспать и все такое.
— А вы как? — спросил он.
— Играю в массовке, — ответила я.
И это было правдой. У меня в то время было множество приятелей, но ни одного из них я не любила по-настоящему. Я готовилась к решительному прыжку.
В небе преобладал унылый серый цвет, а луна пробиралась сквозь облака как безумная хозяйка. Легкий ветерок кружил листья по мостовым и водостокам. Мы уже ехали вдоль набережной, и луна романтично мерцала на воде. Я была в такой эйфории, что обратила внимание на дорогу, только когда мы остановились перед большим домом.
— Ou sommes-nous maintenant[9]? — Спросила я.
— Mon appartement[10] , — ответил Пендл.
— Oh la, la. А где это?
— Вестминстер. Очень удобно добираться в палату в Темпл.
— Ума палата, — пробормотала я. — Там-то, наверное, вы и размышляете над своими дьявольскими замыслами, чтобы поразить потом бедную жертву.
Пендл перегнулся через сиденье и открыл мне дверцу.
— Я обычно не захожу домой к мужчинам в первый же вечер после знакомства, — заметила я.
— Уверен, что это действительно так, — спокойно согласился он. — И надеюсь, что обычно вы не ходите и на вечеринки вроде этой.
— Ну ладно, — сказала я, пока он запирал машину. — Только выпьем чего-нибудь и домой. Какой этаж? — спросила я, забираясь в лифт.
— Тринадцатый. Вы не суеверны?
— Нет, всего лишь суетна, — я нажала кнопку наугад, потому что Пендл обнял меня. От этого, первого, поцелуя я настолько потеряла голову, что только когда Пендл остановился, чтобы вздохнуть, я осознала, что лифт тоже стоит. Понимая, что при ярком свете я выгляжу не лучшим образом со смазанной помадой, я стала трясти дверцы лифта и почувствовала себя совсем глупо, когда обнаружила, что мы все еще на первом этаже.
Пендл засмеялся: — Вы нажали не на ту кнопку.
Когда мы наконец добрались до его квартиры, я сразу кинулась в ванную, чтобы освежиться. Щеки у меня горели, макияж смазался. Если бы и после вечеринок я выглядела так же хорошо, как в их начале! В довершение всего я обнаружила, что оставила свои манатки у Марсии и увезла с собой чужую сумку. В ней я нашла бумажник с тремя пятерками, водительскими правами, несколькими кредитками и фотографиями Лабрадора и женщины в твидовом костюме и с широко расставленными ногами. Там был даже ежедневник с карандашиком — и на дворе сейчас стоял сентябрь. Очевидно, весьма аккуратная особа. К несчастью, единственным косметическим средством, которое там нашлось, была отвратительная вишневая помада, которой явно было недостаточно для того, чтобы привести меня в должный вид. Я заглянула в аптечку Пендла в надежде обнаружить там какую-нибудь косметику, оставленную нынешней или прежней любовницей, но там был только дорогой мужской одеколон, тальк и, что было уже интереснее, початые упаковки транквилизаторов и снотворных. Возможно, он был в большем напряге, чем это можно было сказать по его виду, по этому холодному фасаду.
«Ну ладно, — подумала я, припудрившись тальком и побрызгавшись одеколоном. — Мне придется рассчитывать только на личное обаяние».
Он был в холле. Еще минуту стоял он там, глядя на меня, словно фотографируя на память.
— Невероятно.
— Сойдет? — спросила я, держась за ручку двери.
— Тысяча кораблей, — сказал он.
— Что-что?
— Ну, может быть, 950. Пурист бы мог придраться к веснушкам или заявить, что у вас слишком широко расставленные глаза.
Я растерялась.
— Прошу прощения, — сказал он. — Я специально учился быть безумно загадочным. Мы с братом Джеком играли когда-то в такую игру. Если помните, ради красоты Елены на воду была спущена тысяча кораблей; вот мы и оценивали женщин в кораблях: от тысячи и ниже.
— А как насчет Марсии?
— Она стоит только жалкого буксира и пары джонок.
Я хихикнула.
— Ей бы это не понравилось. Я утащила с собой чужую сумку.
— Как жаль, что в столь нежном возрасте вы уже вступили на преступный путь, — сказал Пендл.
— Вы будете меня защищать?
— Господи, подзащитная была не в своем уме, когда произошло преступление.
— Вы можете это повторить. Не лучше ли мне вернуть ее?
— Но не сегодня же. Позвоните и скажите, что она у вас. Вот телефон.
Пока я набирала номер, Пендл отвел мои волосы и поцеловал меня в шею, так что по спине побежали мурашки.
— Красивые волосы, — сказал он. — Это их естественный цвет?
— Конечно, — ответила я. — Я слишком молода, чтобы краситься.
Наконец-то я заставила его рассмеяться. О, волны света! Номер мне пришлось набирать снова.
Марсия уже дулась на меня:
— Мы ее повсюду ищем, и я с мамочкой собралась уже мыть посуду. Ты где?
— Дома. Привезу ее утром.
Я прошла в гостиную, которая была красиво обставлена в серых и терракотовых тонах, на стенах висело несколько абстрактных картин, подписи на которых были знакомы даже мне, множество книг и большой сложный музыкальный центр, на вождение которого нужно выдавать права. Он открыл бар, полный напитков. Это было второе предупреждение. Если у нас с Джейн заводится бутылка, мы ее выпиваем, если их у нас несколько, мы зовем гостей.
— Что хотите выпить? — поинтересовался он.
— Джимлет[11], пожалуйста, — попросила я, думая, что застану его врасплох. Но он сразу достал водку.
— Прошу прощения, но свежих лимонов у меня нет, — сказал он. — Может быть, подойдет лимонный сок? Я принесу льда. Поставьте, пожалуйста, пластинку.
У него была сплошная классика, но я миновала Баха с Брукнером и поставила «Болеро» Равеля. Ее ритм сводит меня с ума.
Он вернулся и протянул мне большой бокал.
— Восхитительно, — заметила я, сделала огромный глоток, от которого у меня свело горло. Он налил себе немного виски и сел на диван напротив меня. Зажег сигарету и смотрел на меня сквозь дым — чем меня очень нервировал. Это был единственный знакомый мне мужчина, которого не смущали паузы.
