да к тому же выкуриваешь столько косяков, сколько можешь, не давая дуба, трудно надеяться на свежую голову. Он свесился с постели, нашаривая бутылку на полу, и поднес ее к запекшимся губам.
– Вот дерьмо, – пробормотал он, – пустая, мать ее так.
Он скатился с кровати, потом поднялся и прошел через гостиную. Поискал под диваном, обшарил кухню, но нашел только пару полупустых банок выдохшегося пива.
– Блин. – Он вернулся в спальню, напялил грязные тренировочные штаны и сунул ноги в потрепанные мокасины. Проверив, что в карманах достаточно денег, он потащился в магазин, удобно расположенный на углу его квартала в Западном Голливуде.
Когда он протягивал двадцатку за две бутылки самой дешевой водки, он заметил заголовки в «Нэшнл сан».
– Блин, – снова выругался он, схватил газету и бросил еще доллар продавцу. – Это же мой гребаный сын, черт бы все побрал.
Вернувшись в квартиру, Джонни уселся на незаправленную постель и, потягивая водку из горлышка бутылки, прочел статью. Мрачно улыбнулся, читая относящиеся к нему фразы. Они четко выделялись и были лестными для него, но грубыми и оскорбительными по отношению к Катерин. Но лучше чувствовать себя он не стал. В его затуманенном алкоголем мозгу все еще теплилась отцовская любовь к сыну. Просто у него уже не было сил и возможностей ее продемонстрировать.
Он закурил «Кэмел», первую из тридцати или сорока крепких сигарет, выкуриваемых за день, и глубоко затянулся. Стены комнаты ясно свидетельствовали, сколько он курит. Никто бы уже не разобрал, где на обоях пятна от сигаретного дыма, а где изначальные желтые цветы. Джонни жил здесь с тех пор, как они с Катерин разошлись. Она платила за эту квартиру, не слишком много по голливудским стандартам, но адрес был вполне пристойным, его не стыдно назвать потенциальным работодателям.
Он дочитал статью и закурил следующую сигарету. Пора уже разобраться с этой сукой. Пусть страдает так же, как он.
Катерин сняла трубку своего личного телефона на втором звонке. Был обеденный перерыв; Бренда держала оборону дома. Катерин радовалась, что она одна. Пережевывая салат из тунца и запивая его холодным чаем, она еще раз перечитала мерзкую статью в газете.
– Слушаю, – тихо произнесла она.
– Стерва. Твое гребаное зазнайство ломает жизнь моему сыну. Корова поганая. Как ты смеешь с ним так поступать? Что ты о себе вообразила, черт побери?
Ее сердце забилось сильнее, но она постаралась сохранить спокойствие.
– Я не собираюсь тебя слушать, Джонни. Это все куча дерьмовой лжи, ты прекрасно знаешь.
– Этот дневник не похож на ложь. Это больше похоже на Томми два года назад, – огрызнулся он.
– Вот именно, – резко сказала она. – Он таким
– Ну ясно, – прорычал он. – И кто же дал им этот дневник?
Она вздохнула.
– Мне неприятно в этом признаваться, поскольку сама же наняла его по глупости, но сдается, что это Педро, мой дворецкий.
– Мерзкий гаденыш, – вызверился Джонни. – Тебе бы стоило повнимательнее присмотреться к своим слугам, чтоб они сдохли. Ты никогда не умела разбираться в людях, Катерин.
– Вероятно, поэтому я и вышла за тебя замуж, – огрызнулась она.
– Смешно. Ну да, ты думаешь, что жутко остроумна, мисс Суперзвезда. Только вот что я тебе скажу, мисс Катерин Беннет. Когда я снова встану на ноги, а я
– Я много раз говорила тебе, – сказала она спокойно, – что ты можешь видеть Томми, встречаться с ним, когда захочешь, но создается впечатление, что такого желания у тебя не возникает.
– Все потому, что я болел. – В голосе слышалась жалость к самому себе. – Но мне уже лучше, и я уже почти нашел себе работу.
– Замечательно, – заметила Катерин с притворным энтузиазмом. – Какую работу, Джонни?
– Неважно. Не твое собачье дело. Не только у тебя есть связи в этом городе, знаешь ли, Катерин. И у меня имеются друзья. Важные друзья. И они не забыли, что я хороший актер, по-настоящему хороший, не какой-то козел на телевидении. Скажи, за время твоей работы в Нью-Йорке у тебя были номинации на какую-нибудь премию?
– Нет, Джонни, не было.
– А у меня были. Я получил номинацию за своего Гамлета, помнишь? Лучший новичок года.
Уж она-то помнила тот год. Пятнадцать лет назад, 1970-й. И что он сделал с той поры, кроме нескольких ролишек вне Бродвея да бесконечного дубляжа? Она постаралась выбросить из головы эту мысль. Ни к чему вспоминать. Она на самом деле желала всего самого хорошего своему бывшему мужу, хотя он сам был своим злейшим врагом.
– Ну и что ты хочешь этим сказать, Джонни? У меня перерыв, я пытаюсь повторить текст.
– Ну еще бы, великая дива всегда при деле. Маленькая трудолюбивая пчелка, так ведь, радость моя?
– Слушай, мне некогда. Ты хочешь встретиться с Томми в этот уик-энд?
– Что это вдруг? Желаешь от него избавиться?
– Нет, я
– Я тебя извещу. – Он все менее четко выговаривал слова. – Я тебе сообщу через пару дней. – Создавалось впечатление, что он засыпает. Она поняла, что Джонни, видно, выпил водки и накурился.
– Ну, я везу его во Францию на пару недель во время перерыва между съемками. Не возражаешь?
– Ага… да… нормально.
– Ну все, Джонни. Дай мне знать, когда захочешь его увидеть. В любое время.
Она повесила трубку и уставилась на свое отражение в зеркале. Худое, усталое и бледное лицо: ярко- красные намалеванные губы, черные намазанные глаза, испуганное выражение. Похожа на привидение.
Как раз как по заказу раздался стук в дверь.
– Через десять минут, Катерин.
– Хорошо. – Она быстро проглотила еще несколько кусочков рыбы. «Сегодня им не придется корить меня за опоздание. Только не в этот раз».
Когда Катерин вернулась домой, Мария встретила ее в дверях. Ее пышные телеса сотрясались от рыданий.
– Мария, пожалуйста, не терзайся. – Катерин совсем растерялась. Ей хотелось пойти и найти Томми. Хотелось лечь, она так устала от работы и напряжения, но Мария настойчиво липла к ней, трясясь в истерике. Из кабинета вышла Бренда, держа в руке пачку факсов.
– Какие новости сначала, плохие или хорошие?
С завершающим всхлипом Мария удалилась на кухню, бормоча:
– Я приготовить ужин,
Катерин прошла в неуютную гостиную, сняла плащ и со вздохом села на диван.
