когда князь-победитель въезжал на белом коне впереди героической рати на улицы Скородома, в храмах и церквах как раз начиналось праздничное богослужение в честь Пресвятой Богородицы, однако же весть о возвращении ратников с Оки со щитом моментально понеслась по Москве, и люди, покидая церкви, устремились навстречу дорогим воинам-защитникам.
Город ликовал. Несдерживаемо. Михаила Воротынского встречали даже торжественней, чем в свое время юного царя Ивана Васильевича, возвращавшегося в стольный город после покорения Казани. Под копыта княжеского коня бабы расстилали шелковые узорчатые платы свои, сами же, не стесняясь греха, оставались простоволосыми. Цветы летели и на него, князя, и на его храбрую дружину, и на всех конных и пеших ратников — весь разночинный люд от знатных до черных и гулящих низко кланялись победителям.
Священнослужители, не осерчавшие на покинувших храмы Господни в разгар службы, не велели прекращать колокольного звона и тоже вышли на улицы с крестами и кадилами, дабы благословить спасших русскую землю от покорения неверными.
Горд храбрый и мудрый воевода за себя, за дружину свою, за всех работников, и даже не возникало у него мысли, что вот эта стихийная встреча обернется ему страшными мучениями и жестокой смертью.
И поводом к тому станет не только она, но несколько иных событий.
Начавшийся в Москве колокольный звон в честь победителей девлет-гиреевских туменов покатился волнами по русской земле, как от брошенного в воду камня круги, от края до края, а в церквах возносили хвалу Господу за дарованную им победу над неверными, славя не только царя всей Руси, но и князя- воеводу Михаила Воротынского. А это гневило Ивана Грозного, ибо по доносу царских угодников, в церквах, будто бы, имя царева ближнего слуги возглашается более торжественно, чем имя самого царя.
Еще один предлог: высокомерие якобы воеводы. Не послал самолично он весть о победе, не посчитал это нужным, не прислал и трофеи — знак победы. Сделали это за него князья Токмаков с Долгоруким и Разрядный приказ.
Без вины виноватым и здесь оказался воевода-победитель. Еще гнали татар до Оки, а Михаил Воротынский послал к царю Косьму Двужила, сына славного воеводы Никифора, чином боярина. Посылая боярина гонцом, Воротынский имел две цели: царь на радостях пожалует Косьму более высоким чином, чего он, безусловно, заслуживал; главное же, посылая своего самого близкого соратника, князь как бы осведомлял царя, что считает победу над крымцами не столько своей заслугой, сколько заслугой самого царя. Он же, воевода, холоп царев, лишь его волю исполняющий.
А что получилось? Косьяна Двужила перехватили в Москве князья Юрий Токмаков и Тимофей Долгорукий, кого царь оставил оборонять стольный град, и они не хотели остаться в стороне от победы, не прочь были погреть руки у чужого костра, вот и отрядили в Новгород, куда Иван Грозный переехал из Вологды, князя Ногтева и дьяка Разрядного приказа Давыдова. Им передали два саадака и две сабли Девлет-Гирея, которые вез Косьма как личный подарок князя Михаила Воротынского царю. Токмаков и Долгорукий научили посланцев своих, какими словами вручить саадаки и сабли.
— Разрядный, де, приказ челом бьет да холопы царевы Токмаков с Долгоруким.
Не знал ничего этого Михаил Воротынский, оттого и не предвидел беды.
Гроза же надвигалась еще с одной стороны. Возвращавшегося в Москву царя Ивана Грозного не встречали торжественно в городах и селах: ну, возвращается царь в Кремль, пусть себе едет. Пути царь сам себе избирает. И можно представить, как воспринимал это невнимание к своей особе самодержец. Неважно, что не возглавлял рать, но он царь, Стало быть, вся слава ему, а не холопам его.
Не смягчился Иван Грозный даже после того, как сановники Государева двора и даже думные бояре самолично организовали торжественную встречу царского поезда в Тушино, а затем и в самой Москве, тем более, ничего толкового у них из этой затеи не получилось: народа для ликования выгнали на улицы вполне достаточно, но глотки драли в основном служилые люди.
Какое ликование может быть подневольно?
Настроение царя хорошо уловил Малюта и тут же принялся распускать слухи через тайных людей своих, будто не будь опричного полка, не добиться бы Воротынскому победы, а в самом опричном полку особо отличился Богдан Бельский, самолично захвативший ханский стяг. Когда же молва эта набрала силу, Малюта Скуратов донес о ней Ивану Грозному, добавив:
— Сам князь Воротынский велел Богдану Бельскому, холопу твоему верному, стяг ханский бросить к твоим ногам. Когда и где, твое, государь, слово.
— На почестном пире в честь моей победы над Девлеткой!
С этого и началось пиршество. Расселись званые гости по своим местам по знатности рода их, воссел царь за свой стол — все как обычно, только отчего-то по правую руку от царя — стул пустой. Для кого?
Недолго томились в неведении бояре и дворяне, двери трапезной распахнулись, и в сопровождении десятки вооруженных опричников вошел в зал Богдан, волоча за собой стяг хана Девлет-Гирея, как половую тряпку.
Вот это — выдумка!
Приблизился Бельский к царскому столу и швырнул к трону цареву изрядно испачканное знамя.
— Тебе, царь-победитель Девлетки, стяг его, в навозе конском вывалянный.
Царь указал Бельскому место рядом с собой.
И пошло после этого, поехало. На пиру Грозный словом не обмолвился о князе Воротынском, ибо его не было на почестном пиру, он мотался по порубежью со своими соратниками, организуя начало работ по возведению крепостей и застав, а раз нет его, чего ради говорить о нем. Честил царь лишь своих любимцев, вовсе непричастных к сражению под Молодями, а из воевод славил Хованского, Хворостинина, Юргена Фаренсбаха, особым словом отмечая мужество и находчивость Богдана — славил только тех воевод, кого сам определил в Окскую рать.
После нечестного пира Скуратов имел тайный разговор с племянником своим.
— Молодцом ты себя показал в рати, а еще лучше со стягом ханским. Теперь путь тебе открыт более вольный. Если, к тому же, довершим начатое нами.
— Пора, стало быть, Фрола подключать посмелее?
— Да. Самое время. Князь Воротынский занялся засечной линией, сейчас ему не до себя, вот и воспользуйся.
— Жаль, нет его под рукой. Он с князем в отъезде.
— Посылай к нему тайного дьяка. Не меньше. Но чтоб не прознал князь Михаил. Пусть Фрол шлет отписки каждую неделю. Особенно когда по куреням они поедут верстать казаков на порубежную государеву службу. Очень близко это от Крыма. Там вполне могут быть у князя тайные встречи с басурманами. А к возвращению князя Михаила должен быть готов донос о таких встречах. От Фрола. Согласится дать его, тут же вручай ему жалованную грамоту, не согласится — не выпускай на волю. Я сам с ним займусь.
— Постараюсь сделать все ладом.
— Да уж постарайся. Не для меня — для себя.
На следующий день тайный дьяк выехал из Москвы лишь с одним путным слугой в одежде мелкого торговца. Как коробейник, а уже через неделю он передал Фролу слово Бельского.
— Исполнишь все, что он велит тебе, боярство в твоих руках.
Очередное обещание. Из них шубу соболью не сошьешь.
Но что делать? Не выскользнешь из цепких рук Бельских, не потеряв головы. Придется, как бы ни проникся уважением к князю Воротынскому, все же посылать на него наветы.
Правда, ничего серьезного тайный дьяк не получал от Фролова, и это не устраивало Малюту с Богданом, тогда они решили принудить Фрола после возвращения сделать донос под их диктовку либо по доброй воле, либо в пыточной. И вот очередная тайная отписка: Михаил Воротынский определил ехать в Москву не прямоезжей дорогой, а через Новосиль и Воротынск.
— Вот она, зацепка! — Невольно воскликнул Бельский, прочитав отписку. — Вполне можно ухватиться!
В тот же вечер он повидался с Малютой и высказал ему свое соображение.
— Отчего не напрямки в Москву, а через свои вотчины? Не подозрительно ли?
Малюта сразу же ухватил мысль племянника и загорелся.
