совершенно противно учению святых отцов, и бывают двоеженцами, так как и священники, по смерти первой жены, берут другую. Все они преданы симонии, не исполняя даром ни одного таинства. Они озабочены судьбою своих жен и малюток, почему стараются не о расширении веры, а о наживе. Отсюда случается, что, когда некоторые из них воспитывают каких-нибудь сыновей знатных Моалов, то, хотя и учат их Евангелию и вере, однако своей дурной жизнью и страстями скорее удаляют их от закона христианского, так как жизнь самих Моалов и даже Туинов, то есть идолопоклонников, более невинна, чем жизнь этих священников…»
«Мы выехали из вышеупомянутого города (Кайлака) в праздник святого Андрея и там поблизости, в трех лье, нашли поселение совершенно несторианское. Войдя в церковь их, мы пропели с радостью, как только могли громко: «Радуйся, Царица», так как давно уже не видели церкви»…
«Когда мы возвращались, я увидел далеко перед концом двора (великого хана) в восточном направлении, примерно на расстоянии двух выстрелов из баллисты, дом, на котором был крестик. Тогда, сильно обрадовавшись и предполагая, что там находится что-нибудь христианское, я вошел с уверенностью и нашел алтарь, убранный поистине красиво. Именно по золотой материи были вышиты и настланы изображения Спасителя, Святой Девы, Иоанна Крестителя и двух ангелов, причем очертания тела и одежд были расшиты жемчугом. Здесь же находился большой серебряный крест с драгоценными камнями по углам и в середине и много других церковных украшений, а также перед алтарем горела лампада с маслом, имевшая восемь светилен. Там сидел один армянский монах, черноватый, худощавый, одетый в очень жесткую власяную тунику…
Затем он рассказал нам о своем прибытии, говоря, что явился туда за месяц ранее нас, что он был пустынником на земле Иерусалимской и что Бог три раза являлся ему, приказывая идти ко владыке Тартариан; когда он откладывал свое отправление, Бог третий раз пригрозил ему, повергнув его ниц на землю и сказав, что он умрет, если не отправится. Монах этот, по его словам, сказал Мангу-хану, что если тот пожелает стать христианином, то весь мир придет в повиновение ему, и что ему будут повиноваться Франки и великий папа; при этом он советовал мне сказать хану то же самое…»
«Настал праздничный день, монах меня не позвал; а в шестом часу меня позвали ко двору, и я увидел, что монах со священниками возвращался от двора со своим крестом, а священники с кадилами и Евангелием. Именно в этот день Мангу-хан устроил пиршество, и у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют праздничными, или какие-нибудь священники-несториане — священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу».
Как здесь не пустить слезу умиления. Праздники для монгольского Владыки мира назначают христианские священники. Причем не придворные священники, а просто «какие-нибудь священники». И назначают не тогда, когда действительно церковный праздник, а когда им левая нога подскажет. Все-таки европейские короли не так безоглядно доверялись христианским священникам, как монгольский хан.
В этом месте христиан, пожалуй, должно сильно распереть от гордости. А историки почему-то такие вещи совсем не рекламируют. Мы, например, о подобных «слабостях» монгольского хана в отечественных учебниках не читали.
«На следующий день, то есть в недельный день по Богоявлении, все священники-несториане собрались до рассвета в часовне, ударили в доску, торжественно пропели утреню, оделись в свои облачения и приготовили курильницу и благовоние.
И в то время, как они ожидали на церковной паперти, первая супруга (Мангу-хана) по имени Котота Катен, вошла в часовню со многими другими госпожами, со своим первородным сыном, по имени Балту, и другими своими малютками, и они распростерлись на землю, касаясь ее лбом по обычаю несториан, а после этого дотронулись правой рукой до всех образов, постоянно целуя руку после прикосновения; после этого они подали руки всем стоящим кругом в церкви. Это обычай несториан, входящих в церковь. Затем священники пропели многое, давая ладан госпоже в ее руку, и она полагала его на огонь, а затем они кадили перед госпожой.
После этого, когда был уже ясный день, она стала снимать у себя с головы украшение, именуемое бока, и я увидел, что голова ее плешива. Тогда она сама приказала, чтобы мы ушли, и, уходя, я увидел, как ей принесли серебряный таз. Я не знаю, крестили ее или нет, но знаю, что они не совершают обедни в палатке, а постоянно в церкви.
И на Пасхе я видел, как они крестили и с большой торжественностью освящали купели, чего они тогда не делали. И пока входили мы к себе в дом, явился сам Мангу-хан и вошел в церковь или часовню; ему принесли золоченое ложе, на котором он сел рядом с госпожою против алтаря. Затем позвали нас, не знавших, что пришел Мангу, и привратники обшарили нас, ища, нет ли при нас ножей.
Войдя в часовню, я имел на груди Библию и служебник. Я сперва преклонился пред алтарем, а затем перед ханом, и, пройдя мимо его, мы стали между монахом и алтарем. Затем они приказали нам пропеть псалом по нашему обычаю и петь вообще. Мы им пропели следующую прозу: «Гряди, о Святый Дух». А хан приказал принести наши книги, Библию и служебник, и внимательно расспросил про картинки, что они обозначают.
Несториане ответили ему, что хотели, так как наш толмач не входил с нами. Также, когда я первый раз был у хана, у меня на груди была Библия, которую он приказал принести к себе и долго ее рассматривал. Затем он удалился, а госпожа осталась там и раздала всем христианам, там бывшим, подарки, монаху она дала один яскот, а архидьякону священников другой. Перед нами она приказала положить насик, то есть материю широкую, как покрывало для постели, и очень длинную, и буккаран.
Так как я не пожелал взять их, то они послали толмачу, и тот удержал их за собою. Затем принесли питье, а именно рисовое пиво, красное вино, напоминающее собою вино из Рошелля, и кумыс. Тогда госпожа, держа в руке полную чашу и преклонив колена, просила благословения, все священники пели громким голосом, и она выпивала всю чашу. Даже и мне, и моему товарищу пришлось петь, когда она пожелала пить в другой раз.
Когда почти все были пьяны, то принесли пищу, именно баранье мясо, которое тотчас было съедено, а после этого, без соли и без хлеба, больших рыб, по имени карпов, от которых вкусил и я (монголы не едят рыбу. —
На следующее воскресенье при чтении «Брак был в Кане» явилась дочь хана, мать которой была христианка, и поступила так же, однако не со столь большой торжественностью, именно она не давала подарков, а дала жрецам пить до опьянения и есть вареное пшено…»
«Но настала сыропустная неделя, когда впервые перестают есть мясо все восточные христиане, и главная госпожа Кота ту неделю постилась со всеми женщинами. Она приходила всякий день в нашу часовню и раздавала съестные припасы священникам и другим христианам, которые стекались туда в эту первую неделю в большом количестве для слушания службы…»
«В Великий Четверг я служил с их серебряной чашей и диском, а эти сосуды были очень велики; так же было и в день Пасхи. И мы причастили народ, как я надеюсь, с благословением Божьим. А они окрестили в полном благочинии в канун Пасхи более чем шестьдесят человек, и все христиане сообща этому весьма радовались…»
«В праздник святого Иоанна хан устроил великую попойку; я насчитал 105 повозок и 90 лошадей, нагруженных кобыльим молоком; так же было и в праздник апостолов Петра и Павла».
Любителей выпить должно перекосить от зависти, что они не родились в то время в Монголии. Где еще христианские праздники отмечают с таким размахом? «Кобылье молоко» в данном случае — хмельной напиток.
«Перед воскресеньем семидесятницы несториане постятся три дня, называемые ими Иониным постом, который тот проповедовал Ниневитянам, а армяне постятся тогда пять дней, называя это постом святого Серкиса, который считается у них наибольшим святым и про которого греки говорят, что он был канон.
Несториане начинают пост во вторник и оканчивают его в четверг, так что в пятницу едят мясо. И я видел тогда, как канцлер, то есть старший секретарь двора, по имени Булгай, предоставил им тогда мясное продовольствие в пятницу, и они благословили это мясо с большой торжественностью, как благословляют пасхального агнца. Однако сам Булгай не ел мяса (в пятницу), поступая так по наставлению мастера Вильгельма парижского, его большого друга. Монах сам поручил Мангу (великому хану)
