дружбы. Я должен был носить эти сувениры в бою, как талисманы.
Время от времени я поглядывал на поезд и говорил:
– Ну, может, мне пора…
– Ясуо! – крикнул вдруг кто-то. Это Тацуно отчаянно пытался пробиться ко мне сквозь толпу.
Через мгновение мы обнялись, как братья.
– Скоро увидимся, Тацуно, – сказал я. – Запомни, что я тебе сказал! – Скажи нам что-нибудь, Кувахара! – крикнул кто-то, и остальные подхватили этот клич.
Я попытался отказаться, но все было бесполезно. Оркестр нестройно и фальшиво играл «Огонек светлячка», но от этой музыки на меня нахлынули воспоминания, и на глаза навернулись слезы. Глядя в улыбавшиеся мне лица, я пробормотал:
– Надеюсь, многие из вас последуют за мной.
Наконец проводник гнусавым голосом объявил отбытие поезда.
Через несколько минут состав уже мчался в Хиро, а в моих ушах все еще звучали слова отцовского наставления: «В любых ситуациях поступай достойно, сын мой. Помни, что теперь твоя жизнь тебе не принадлежит. Если уронишь свою честь… не возвращайся и не приноси нашей семье позор и несчастье. Будь гордым, воюй отважно за императора. А если тебе будет суждено погибнуть… я приготовлю тебе достойное место погребения». Сжав мою руку, отец спросил: «Ты же знаешь мое сердце?»
Когда поезд окунулся в ночь, я стал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Моим глазам предстал прозрачный призрак, сквозь который виднелись проносящиеся огни города. Вдруг я почувствовал, что должен запомнить абсолютно все, сохранить где-то в сокровенном уголке памяти эти картины – семью, друзей, родные места, океан в ветреный день, горы и рисовые поля.
Часть третья
Глава 11
Молящийся Богомол
Подготовка в летной школе, как я и ожидал, оказалась лучше, чем базовая. Хотя наказания и продолжались, мы с ребятами сильно подружились и окрепли физически и духовно.
Я очень обрадовался, узнав, что все наши были поселены в одну казарму, состоявшую из четырех секций. В каждой секции, как и раньше, жили пятнадцать человек, но на этот раз помещения были немного лучше. К тому же мы жили на отдельной территории базы рядом с пилотами. Летчики, которым лет было не намного больше, чем нам, казались нам бесстрашными, гордыми людьми. Каждый день мы с восхищением наблюдали за их полетами. Это были орлы, добывавшие нашей стране победу.
Нас объединили в 4-ю эскадрилью, и первая часть нашей полугодичной подготовки заключалась в интенсивном изучении воздухоплавания. Также мы начали изучать устройство парашюта. Только через три месяца мы начали летать на «акатомбо» («Красная стрекоза») – маленьком биплане с двумя кабинами для инструктора и курсанта. Наш новый сержант и его товарищи обращались с нами не лучше, чем Боров. Первого сержанта и летного инструктора Рэнтаро Намото мы прозвали «Молящимся Богомолом». Он действительно был неуклюжим и чем-то напоминал насекомое. А еще у него был очень твердый характер. Личность Намото было трудно определить. Сержант редко шутил, и я не помню, чтобы он когда-нибудь смеялся. Хотя в мастерстве и храбрости ему отказать было нельзя. Довольно высокий для японца, с гибким, стремительным телом, непроницаемым лицом и змеиными глазами, Намото был самым хладнокровным и расчетливым человеком из всех, кого я знал. Когда он прибегал к наказаниям, это всегда происходило без малейших эмоций. Это была настоящая машина, методичная и точная.
Во время базовой подготовки мы были сбиты с толку и страшно напуганы. Возникшее после расставания с родными чувство опасности, наша мягкотелость и слабость духа, унижение от того, что мы чувствовали себя лишь безымянными пешками, – все это вместе превратило нашу жизнь в настоящий кошмар.
Однако в летной школе с нами произошла метаморфоза. Тайком мы стали сопротивляться тиранам. Конечно, трудно назвать более тяжкое преступление в вооруженных силах, чем неподчинение старшим. Тем более в японской армии. В ответ на неподчинение и месть мгновенно следовало страшное наказание. Но мы сопротивлялись не явно, и потому наше поведение никогда не выглядело вызывающим.
Открытый вызов командирам автоматически означал жестокую кару, а то и просто физическое истребление. Он расценивался даже не как вопиющее неподчинение, а как прямая попытка унизить начальство. Грубость в адрес сержантов приводила к страшным выводам. Это означало, что нерадивый курсант не подчинялся еще главнокомандующему в Токио и даже самому императору.
С другой стороны, наши мелкие преступления совершались в духе японского характера, сотканного из скрытности и хитрости. Хотя это никто не осознавал, но наши проделки с Богомолом стали чем-то вроде игры и обычно воспринимались с огромным интересом.
Наш первый трюк мы разыграли однажды перед ужином сразу после того, как нас изрядно поколотили винтовочными прикладами. После того как еда была готова, от кухонного наряда требовали разносить блюда по комнатам сержантов. Несколько бесстрашных ребят из нашей эскадрильи, включая Накамуру, Оку, Ямамото и меня, составили план. Как-то вечером мы остановили парня из кухонного наряда по дороге к сержантским казармам, и Ока прошипел:
– Эй! Подождите! У нас есть кое-какая приправа к рису для наших сержантов.
– Что? – переспросил парень. – Эй, вам лучше бы этого не делать. Не надо! Ничего не делайте! Вы хотите, чтобы меня убили?
– Никто ничего не узнает, – прошептал Накамура, – если ты хотя бы на минуту перестанешь пищать, как беременная мышь.
По очереди мы стали старательно массировать и чесать свои головы над блюдом с дымящимся рисом. Несмотря на отчаянные протесты парня из кухонного наряда, нам удалось начесать довольно много перхоти.
– А теперь, – Накамура похлопал по плечу сжавшегося от страха парня, – как следует перемешай приправу. Это наш специальный подарок Богомолу. Парень перемешал рис, покачивая головой и цедя сквозь зубы проклятия.
Мы с осторожностью проследили за тем, как он вошел в комнату сержанта. Оттуда не донеслось ни звука, и через несколько секунд парень вернулся с пустыми руками.
– Он ест свой рис? – спросил я.
– Да, да, да! – прорычал парень и гордо прошествовал обратно в столовую.
– Эй, ему понравилось? – крикнул Ока с порога казармы. – Он поцеловал тебе в знак благодарности руку?
Никакого ответа.
Это был изумительный способ мести. Для нас было не важно, что Богомол не знал о своем унижении. Главное заключалось в существовании факта этого унижения. Очень даже хорошо, что сержант не чувствовал нашего презрения к нему. По крайней мере, репрессии нам не грозили.
Столь успешной была наша эскапада с приправой для риса, что мы решили повторять эту процедуру регулярно. Почти каждый вечер мы сдабривали таким образом ужин Богомола. Через некоторое время Ока предложил для разнообразия использовать немножко человеческих экскрементов. Мы серьезно обсуждали эту идею, когда случилось неожиданное.
Парень из кухонного наряда по имени Морияма в тот вечер, когда мы подошли к нему, стал особенно осторожничать. Нас было чуть ли не двенадцать человек.
– Все вы не можете насыпать туда перхоть, – простонал он. – Богомол заметит. Может, забудем о вашей забаве на время? Вы перегибаете палку. Правда перегибаете.
Ока и Ямамото, как всегда, проявили настойчивость.
– О да, – сказал Ямамото. – Действительно, почему бы нам не забыть пока о нашей забаве… Просто потому, что на кухне оказался ты. Для всех нас подойдет очередь заступать в наряд. И всем нам придется сделать это. Не будь трусом.
– Ладно, – уступил Морияма. – Только перхоть сыпать не всем. Вы все блюдо засыплете.
– Нет, каждый должен внести свою лепту, – заявил Накамура. – У некоторых из нас уже перхоть закончилась! – Бросив обсуждение, он наклонился над блюдом и начал чесать голову, затем сказал: – Следующий, пожалуйста.
Я сделал шаг вперед. Несмотря на возражения Мориямы, каждый дождался своей очереди и исполнил
