особенности климата... По уверению местных врачей, некоторые хронические болезни, не очень застарелые, излечиваются здесь сами собой без медицинской помощи».
Подозрительное отношение сторонников легенды к источникам ярко обнаруживается на исследовании вопроса с подписью Тарасова на протоколе вскрытия. Тарасов писал свои «Воспоминания» много лет спустя после смерти Александра I, многие забыл и перепутал, допустив ряд неточностей. Однако Барятинский, несмотря на свое же утверждение, что «неверная передача и даже искажение фактов подрывает доверие к «Запискам Тарасова», настолько им доверяется, что обвиняет лейб-медика Виллие в подлоге подписи Тарасова под протоколом вскрытия. Тарасов правда рассказывает, что он составлял редакцию протокола, но его «не подписывал», а от бальзамирования тела императора отказался «из сыновнего чувства и благоговения к императору».
Что Тарасов действительно забыл о своем участии во время вскрытия тела и бальзамирования легко устанавливается замечанием Шенига, очевидца бальзамирования, который, описывая тело государя, представлявшее, по его мнению, образец для ваятеля, прямо говорит: «одно только место, которое хватил Тарасов, было черного цвета». В виду того, что факту с подписью Тарасова даже Н. К. Шильдер придает важное значение, постараемся найти объяснение, почему забыл Тарасов, или вернее, что он забыл лишь наполовину. В своих «Записках» Тарасов сообщает, что после смерти Александра было составлено два официальных документа: 1) акт о кончине, составленный членами чрезвычайного комитета, и 2) протокол вскрытия. О первом Тарасов говорит: я «переписал его набело; и все члены (комитета), а равно и я, его подписали; о втором: «редакция этого акта составлена мною, но я его не подписывал». В действительности же, заглянув в самые документы, можно видеть, что случилось как раз наоборот: под актом о кончине подписи нет, а под протоколом вскрытия подпись Тарасова сюит. Дело, следовательно, ясно. Оба упомянутые акта касались кончины Александра I. Тарасов хорошо помнил, Что он составлял оба, а подписал только один, но, который именно из двух, — он забыл.
В виду крайней скудности, вернее, полного отсутствия материалов, подкрепляющих легенду об Александре I, сторонники ее пытались дополнить старые аеггяшики. Результатом таких попыток явилось сообщение о беседе с племянником лейб-хирурга Д. К. Тарасова, именно с Иваном Трофимовичем Тарасовым, не так давно еще состоявшим в Московском университете профессором по кафедре административного права. Сообщение сводилось к следующему. Будучи воспитании-
ком училища правоведения, И. Т. Тарасов с 13 до 19 лет ежегодно летние месяцы проводил у дяди в Царском Селе. Дядя его, Д. К. Тарасов, представлял собою как бы живую летопись этого города; парк, дворцы и памятники — все находило в нем своего подробного и точного историка, и он охотно делился с племянником своими знаниями и сведениями. И когда приходилось касаться имени Александра I, то благоговение перед ним Дмитрия Клементьевича восходило буквально до апофеоза, и старик многозначительно выражался: «святой человек» или «это человек святой жизни. Тем не менее, однако, он всегда заметно избегал разговоров как о 19 ноября 1825 г., так и о таинственном сибирском старце Федоре Козьмиче. «Раз, впрочем», рассказывает И. Т. Тарасов, «когда у нас в доме зашел разговор о старце, и моя мать высказала предположение о возможности такого конца для Александра I, присутствовавший дядя Дмитрий Клементьевич, помню, страшно взволновался, словно его задели за живое или как будто поднимали покров над вечною тайной, которую он сторожил». Что касается до фельдъегеря Маскова, то, вспоминая о нем, Д. К. Тарасов говорил, что вот, дескать, сходство с Александром 1 послужило поводом к легенде, по которой хоронили, мол, не Александра, а Москова, Александр же исчез неизвестно куда. И об этом Дмитрий Клементьевич говорил опять-таки с подчеркиваньем, назиданием: явный, мол, вздор, который надо раз навсегда выкинуть из головы. Бросается и то в глаза: до 1864 г. он не служил панихиды по государе Александре I; когда же в Сибири умер старец Федор Козьмич, то Дмитрий Клементьевич стал это делать ежегодно, причем панихиды всегда обставлялись какою-то таинственностью; он тщательно скрывал, что служит их. Об этих панихидах случайно узнали от кучера, а ездил ради них Тарасов в приходскую церковь или в Казанский и Исаакиевский соборы и никогда — в Петропавловскую крепость.
Дмитрий Клементьевич Тарасов оставил значительный капитал и недвижимость. Сын его, камергер Александр Дмитриевич, женившись на княжне Марии Николаевне Барятинской, получил за женою имение Лазовку (Раненбургского уезда. Рязанской губернии), которое еще недавно было продано его сыном Д. А. Тарасовым Каран-дееву. С убитым в бою под Тюренченом Д. А. Тарасовым погас род лейб-хирурга Тарасова. По-видимому, Карандесву достались различные семейные «памятки»... В семье Тарасовых долго хранились, между прочим, дорожная аптека Александра I, его подтяжки, собственноручно вышитые супругой — Елизаветой Алексеевной, и другие вещи; но особенное значение заключалось в золотой медали, полученной Д. К. Тарасовым (не для ношения) после 19 ноября 1825 г.; эта медаль не раз играла роль волшебного слова Али-Бабы: «сезам» в сказках Шехерезады, и уже в царствование Александра III вдова лейб-хирурга Д. К. Тарасова (урожденная Граматина), имея эту медаль, удостоилась исключительной милости.
Что же можно сказать по поводу этого? В сентябре 1907 года сам Иван Трофимович Тарасов вынужден был в личной беседе заявить, что автор статьи П. А. Россиев все сказанное им, И. Т. Тарасовым, «черезчур подчеркнул». Затем, не видно, чем же можно доказать, что он не служил панихид и ранее: ведь раньше кучер мог о том и не сказать, или его не спрашивали. Наконец, в какой же день служились панихиды: 19-ли ноября (Александр I) или 20 января (Федор Козьмич)? Во всяком случае, если даже панихиды и служились «ежегодно», то после смерти сибирского старца (1864) много их отлужить оч не успел, ибо пережил Федора Козьмича всего на два года, и умер 12 июня 1866 г. Неясным остается также вопрос: каким образом мог узнать кучер, по ком служит Тарасов панихиды, если он желал это скрыть, сделать тайком? Что касается происхождения богатства лейб-хирурга Д. К. Тарасова, то в этом нет ничего таинственного, и в «Русской Старине» давным-давно сообщено, что скромные в начале капиталы Тарасова были помещены в предприятия известного в свое время откупщика Рюмина, благодаря чему «значительно» возросли.
Кстати, о самих «Воспоминаниях» Тарасова. Думается мне, не стал бы Тарасов в старости лет писать «записок» с изложением болезни и смерти Александра I, чтобы, будучи его «сообщником» и зная тайну удаления от мира, лгать в них от начала до конца и сочинять такую сложную по мелочности своей картину. Самые «Записки» были написаны им для семьи и увидели свет только после его смерти. Помимо того, если даже согласиться, что Тарасов и другие были «сообщниками» императора, то возникает неразрешимый вопрос: каким образом могла совершиться подмена тела? По точному указанию формулярного списка Маскова, тело последнего «предано земле» 4-го ноября в том же селении, где случилось с ним несчастие. Если воспользовались телом Маскова, зачем было откладывать исполнение замысла на такой долгий срок — две недели (4 — 19 ноября)? Как могли сохранить и тайно перевезти в Таганрог труп фельдъегеря? Противоречат этому и данные протокола вскрытия, не указывающие повреждения костей черепа.
Один из исследователей, пользуясь протоколом вскрытия и сопоставляя описание в нем старого рубца на ноге, оставшегося «от бывшей язвы», и то обстоятельство, что у Александра остался именно на этой ноге рубец после рожистого флегмозного процесса «на той же ноге», устанавливает сразу же тождество вскрываемого с умершим императором. Защитники легенды ему с торжеством возразили, что тождество это не устанавливается, ибо «рожистое воспаление, которым император страдал в январе 1824 г., было на левой ноге, а в протоколе упоминается о различных рубцах, особенно на правой ноге». Последнее замечание совершенно справедливо, и чтобы выяснить разногласие источников, необходимо прибегнуть к несколько сложной работе и обратиться к тому же Тарасову. По его описанию, 19 сентября 1823 г. на маневрах под Брест-Литовском одна «лошадь лягнула и подковою задней ноги ударила в правое берцо императора. Когда его величество возвратился с маневров в квартиру, то тотчас потребовал баронета Виллие, который нашел правое берцо распухшим, так что надобно было разрезать сапог, чтобы его снять и осмотреть ногу. Тотчас приложена была холодная примочка из гулар-довой воды». Лечение шло успешно, и через неделю государь стал совершенно здоровым, так что «не признавал нужным показывать Тарасову свою ушибленную ногу, на боль в коей более он не жаловался». Но 13 января 1824 г., продолжает Тарасов, государь заболел горячкою с рожистым воспалением на левой ноге, причем Виллие «особенно опасался за ногу императора, потому, что эта самая нога перенесла уже в разные времена два значительные ушиба. Опасение его было справедливо: ибо рожа сосредоточилась на середине берца (crista tibiae) в том самом месте, где нога в последний раз была ушиблена копытом лошади на маневрах при Брест-Литовске».
Итак, лошадь ударила подковой в правое берцо, а воспаление случилось на левой ноге, притом
