приехали сюда зарабатывать деньги, разговоров не было, тем более что конкретных обещаний денег пока и не было — всё на уровне слухов.
Владимир Самокруткин, командир батальона, подполковник:
— Контрактники, которых к нам присылали, все были разные. Контингент — от законченных подонков до настоящих героев. Мы вынуждены были брать тех, кого нам присылали, предварительно отбирать не могли. Есть, допустим, некомплект 30 человек — мне их и привозят на вертолёте. В батальоне с ними и знакомились, распределяли по ротам. Отсеивать непригодных мы не могли. Через 1–2 месяца такие сами уходили.
На боевые никто из контрактников ходить не отказывались, наоборот — рвались, даже из тыловых подразделений. Бывало, что прослужит контрактник месяц, два, три — и начинаются семейные проблемы. То жена заболела, то «кошка сдохла», хотя контракт подписывали на полгода. Приходили, просили расторгнуть контракт и отпустить домой…
Салех Агаев, заместитель командира батальона по воспитательной работе, майор:
— Были контрактники, что нас не устраивали. Однажды застали нетрезвыми двоих. Объявил от имени командира по десять суток ареста, они на это время были лишены «боевых». Рядовой получал в день 810 рублей, сержант — 830. Дорогое это было удовольствие — выпить.
Валерий Олиенко, командир отделения управления 2-й разведывательной роты, старшина:
— А расслабляться ведь тоже было надо, после того, как постреляешь, и в тебя постреляют. Понять- то можно. Надо же стресс снимать. Все — взрослые люди. Где находили? А для чего ОБМО существует? Они же ездили в Моздок.
Большинство контрактников — «солдаты удачи». Но некоторые быстро понимали, что здесь стреляют, и — обратно. Сходили один раз на боевые и всё — до свиданья. Написал рапорт, развернулся и поехал домой. Только вроде с человеком сработался, узнал его, а он — уезжает. Других прислали, опять знакомься, узнавай человека. У нас был один капитан внутренних войск, а воевал рядовым. У него на службе были какие-то проблемы. То ли его уволили, то ли сам ушёл. А ходил у нас простым разведчиком. Ну и что, что капитан, чем он отличается от других? Первый набор контрактников — все были классные пацаны, нормальные ребята. Некоторых выгоняли — раз залетел, второй. Сколько можно? Вот и выгоняли.
Салех Агаев:
— Первый комплект контрактников был наиболее подготовленный. Ребята были солидные, многие служили в ВДВ, спецназе, разведке.
Контрактники себя «дедами» не чувствовали. Не было такого, чтобы — «Вы, срочники, идёте на боевые, а мы, контрактники, не пойдём». Пренебрежения к молодым не было. Фактов неуставных отношений вообще в той обстановке не было. В первой партии контрактников было много опытных солдат. Они увидели, что и наши солдаты-срочники многое умеют. Относились к ним не как к мальчишкам. Помню, как ко мне подошли контрактники и попросили: «Надо Липатова успокоить — опять хочет с нами идти на боевые». Старые солдаты его жалели, что парню скоро на дембель со срочной, должен остаться в живых, не стоит лишний раз жизнью рисковать.
А бравады не было. Бравада — у пехоты, ей это было больше присуще.
Андрей Бирюков, начальник штаба батальона, майор:
— Мне запомнился один контрактник, было ему на вид 30 лет. «Живу, — говорит, — в деревне, летом по хозяйству, а зимой делать совершенно нечего. Пока идёт война, я полгода зимой здесь воюю, а на лето уезжаю в деревню». Раньше русские мужики на заработки ездили плотничать, что-нибудь строить, а теперь — воевать…
Пётр Ерохин, заместитель командира взвода, старшина:
— В 1989 году меня призвали в ВДВ, после учебки попал сапёром в разведроту в Фергану. Знаю, что такое гасить межнациональные конфликты: участвовал в событиях в Узгене, в Оше. После срочной было Приднестровье, Абхазия, первая чеченская кампания. Распад Союза происходил на моих глазах, и параллельно — распад армии. За службу в ВДВ у меня было 54 прыжка — на воду, на ограниченную площадку, затяжные прыжки.
В разведбатальон пришёл по контракту. В Мулино, в казармах, нас собралось триста человек, на пополнение дивизии. Почти сразу же начались пьянки — некоторые водку жрали, как лошади. Орловцы начали панику наводить, что половина группировки в Чечне уже слегла, и нас на убой повезут, поэтому, дескать, давай деньги заберём, аванс, здесь побухаем, там они нам не понадобятся, последний раз погуляем. Нас, несколько человек, которые должны были идти в разведбат, перезнакомились, и я этих пацанов поднимаю на орловцев: «Мразь, вас, из кричащих, половина до Чечни не доедет, в своей блевотине сознание потеряете, остальные — после первого выстрела свалите». Я и Сергей Вихрев осадили этих истериков. Многие из них, когда протрезвели, то свалили по домам.
Через два-три дня пребывания в Чечне половина «контрабасов» стали собираться домой. У нас было два ящика лука заготовлено, я понимал, что впереди зима, пригодится. Так они стали луком кидаться! — «Ублюдки, — говорю, — вы что творите? Вы это добывали? Езжайте отсюда!». И они собираются, а один боец сказал мне, что эти балбесы, наверное, ради шутки напоследок сварили нам в отместку пулемётные ленты. По внешнему виду патронов не увидишь — сварены они или нет, надо проверять. Говорю об этом командиру роты старшему лейтенанту Гагарину: «Надо проверить, отстрелять по десять патронов с каждой ленты». — «Нет! Начнутся вопросы ко мне, почему стрельба! Идите так!». Нам завтра как раз идти на задание. — «Вы в своём уме? А если они сварены, и у меня два пулемёта не будут работать? Это же ляжет подразделение в бою!». Гагарин упёрся. Тогда я сам приказал пацанам отстрелять эти ленты.
На войну едут по разным причинам. Один от жены, кто-то от долгов, от тюрьмы. Причин — масса. Но там остаются только те, кто в голове своей держит цель, что эта война — за Родину. Большинство в батальоне это понимали. Кто хотел только денег, понял, что так тяжело они не зарабатываются, а можно и трупом оказаться. Кто бежал от проблем, тоже поняли, что здесь от них — не отдых, не прогулка. Остальные, у кого был стержень патриотизма, понимали, что это война с демонами за Россию. Чем больше их здесь ляжет, тем меньше будет взрывов в городах России. Только идея движет нормальным воином! Если ты её не найдёшь — тебе на войне делать нечего.
Иван Кузнецов, командир взвода, старший прапорщик:
— Контрактники… Были такие, что прямо говорили: «Приехали за деньгами». С одной стороны их можно понять: развал Союза, безденежье. Были такие, что каждый день находили выпить, я некоторых и трезвыми не видел. Какую-то аптеку принесли, ящик спирта. Зайдёшь в палатку — он спит, проснётся, стакан махнёт, и спать. Майор Паков у таких просто рвал документы: «Уходи отсюда! Ты мне не нужен». Не дай бог с таким алкашом завтра идти в разведку.
А вот срочники, особенно механики-водители — приходят с боевых, и не есть садятся, а оружие чистить, технику готовить. И никто их не заставлял, сами понимали, что завтра тебе ехать на боевую операцию, подведёт оружие или техника — сам погибнешь и товарищей погубишь…
Евгений Липатов, старший разведчик-пулемётчик, рядовой:
— В нашей роте тех, кто отслужил год, осталось всего восемь человек, плюс полуторагодичники, тоже несколько человек. Пришли контрактники — кто в первую кампанию был в Чечне, кто в Абхазии, кто в Афгане. Были такие, что без войны уже не могли жить. Где какая-нибудь война — они туда.
У нас костяк из контрактников подобрался хороший. При первом задании — стычка, перестрелка, они сами уже соображали: стоит ли оставаться? И такие отсеивались. Оставались те, кто для себя решил конкретно. А потом нормально стало. Жалко было молодых погибших контрактников, кто только что семью завёл. Сидишь с ним, разговариваешь, а завтра — нет его. Для чего ты сюда приехал, за деньгами? Но мало ли что здесь может случиться! Ладно мы, срочники, ни семьи, ни детей. Хотел заработать на жизнь, а
