Александр Соловьёв:
— В расположение батальона мы вернулись около 10–11 часов утра. О результатах ведения разведки я и капитан Середин написали донесения. Лично я передал это донесение в руки Самокруткину, который в тот момент находился в строевой части. В своём донесении я указал координаты пулемётных точек, снайперских гнёзд и приблизительное количество боевиков, расположение опорного пункта и минного поля. Бой мы вели на минном поле, но многие мины и ловушки, обнаруженные нами, не срабатывали в ходе боя, т. к. накануне прошёл дождь, а затем резко похолодало, и земля замёрзла.
Передал донесение комбату Самокруткину, и он разрешил мне идти отдыхать.
После обеда в тот же день меня разбудил дневальный и сказал, что меня вызывает комбат. Пришёл к Самокруткину, и он сказал мне: «Вместе со своей группой прибыть на НП мотострелкового полка, где накануне ставили задачу». На НП я убыл в составе подчинённой мне группы, состоявшей из тех же не получивших ранения разведчиков, которые ходили со мной на задание ночью. С нами на КП убыли майор Паков, заместитель командира батальона, и старший лейтенант Бернацкий. Также на НП прибыл вместе с нами ещё один командир группы из нашего батальона, но из другой роты, кто это был, я не помню.
На КП под руководством майора Пакова, я прибыл к полковнику Афаунову. Вместе со мной на НП вошли Паков и Бернацкий, мои разведчики остались около боевых машин, т. е. около НП. Афаунов сказал мне, что необходимо вновь выдвинуться по старому маршруту и ещё раз перепроверить разведданные, которые мы представили. Полковник Афаунов сказал, что на высоте 398,3, по его данным, боевиков нет. Я сказал Афаунову, что моя группа не отдохнула, что нам не по силам взять эту высоту. Он подвёл меня к карте, которая лежала на столе, дал карандаш и спросил, как тогда лучше взять эту высоту. Я сказал, что не знаю. Тогда Афаунов сказал: «Идти на разведку должен ты, так как уже был на этой высоте накануне».
11 декабря, с наступлением темноты, т. е. около 19–20 часов, я во главе своей группы с тех же передовых позиций мотострелков выдвинулся в направлении указанной высоты. При этом в состав моей РГ мне был выделен арткорректировщик и его связист. После того, как мы прошли наши минные заграждения, при подходе к роще, моя группа была обстреляна из гранатомётов и стрелкового оружия примерно из тех окопов, которые мы видели накануне. Об этом я доложил по рации Пакову, он сказал, что меня понял и приказал возвращаться.
Около часа ночи 12 декабря я и моя разведгруппа уже прибыли в расположение батальона. Потерь у нас не было. Я сразу же написал разведдонесение, которое тут же отдал в строевую часть.
Весь день 12 декабря я и моя разведгруппа отдыхали, в этот день никто из разведывательной десантной роты в разведку не ходил.
Антон Ширинский, старший радиотелеграфист-разведчик, ефрейтор:
— После этого несколько ночей подряд ходили туда же. Накрыли из «граника» их дозор. На штурм я уже не пошёл: так вымотался, что просто уже не было сил.
На штурм Гикаловской высоты шли добровольцы. Я за эти дни спал по три часа в сутки и к штурму вымотался и физически, и морально. В бою мы несколько километров бежали, вынося раненых на плащ- палатках. При огромном выбросе адреналина сначала усталость не чувствуется, но когда выходишь в безопасное место, то ощущение, что как будто тебя опустошили. Обычно когда группа приходила с боевого, её сутки не трогали, а тут — несколько дней подряд. Да и первый бой всё-таки был, а он самый трудный бывает всегда.
Человек ломается. Он или больше никогда не пойдёт в бой, или появляется какое-то чувство патриотизма. Это очень трудно объяснить словами.
Когда нас возле цистерны накрыло миномётами, я понял что война — это очень страшно, если выберусь отсюда — сразу уволюсь. Но только мы соединились с другой группой, все дурные мысли ушли, захотелось воевать. Я, когда забрал у Миронова автомат, побежал к тем, кто прикрывал отход. Соловьёв с кем-то был, но они меня отправили выносить раненых. Многие к штурму вымотались до такой степени, что просто лежали в палатке пластом, и Соловьёв это понимал. Из-за этого вызвал только добровольцев.
После боёв за Гикаловские высоты рота очень сдружилась, исчезло всякое недоверие, мы стали группой.
А на Гикаловские высоты вновь вместо пехоты на штурм пошли разведчики…
Олег Кучинский, снайпер:
— После нас пошла на эту высоту вторая рота. В ночь с 12 на 13 декабря они заходили со стороны посёлка Гикаловский через пионерские лагеря, которые стояли недалеко от высоты. У них восемь разведчиков было ранено. Затем брать высоту 398,3 пошла разведка 15-го полка, у них были самые большие потери.
Михаил Курочкин, гранатомётчик 2-й разведывательной роты:
— Мы шли тремя группами. Левую вёл старший лейтенант Хамитов, в центре шла группа из разведроты 15-го полка, на правом фланге — лейтенанта Миронова, из двенадцати человек, где был и я. Группы шли каждая по своёму направлению. Когда подошли к нашим позициям, встретили пехоту — там пацан умирал: пуля попала в горло. Шли ночью, вдруг приказ: «Стоять!». Встали. Командир группы и сержанты, укрывшись плащ-палаткой, смотрели с фонариком карту. А я взял прибор ночного видения, вылез на сопку и начал смотреть в темноту. Вижу — шалаш стоит, а там огонь горит. Подошёл к Миронову: «Товарищ лейтенант, там огонь горит! — «Как огонь горит…». Смотрит тоже: «Да это дот «духовский!». Тихо команда и — начали расползаться в стороны. Пулемёт из этого дота начал стрелять по нам. Мы в ущелье, по сторонам — высотки. А слева шла группа Хамитова, смотрим — и туда стрельба. Зелёные ракеты полетели, красные. А у нас что-то с радиостанцией случилось — не могли с нашими связаться. Мы тоже отстреливались, развернувшись в цепь. «Духи» кричат: «Русский Ваня! Сдавайся, подгони разгрузку!». А мы должны были молчать, что бы они ни кричали. Бегали и орали «духи» долго и громко, как обколотые, было до них метров триста.
Когда засекли дот, лейтенант Миронов меня спрашивает: «Попадешь из гранатомёта?» — «Не знаю, темно». Выстрелил без ночного прицела — и попал! Огонь из дота прекратился. Потом за этот бой был награждён медалью Суворова.
А утром оказалось, что «духи» сидели на высоте, где был пионерский лагерь, стреляли по нам и орали из-за большого бетонного забора. С высотки хорошо был виден Грозный. Оказалось, что в этой операции мы должны были подготовить на Гикаловских высотах плацдарм для стрельбы по Грозному из установок «Буратино» (ракетная система залпового огня — авт.). Но они так и не стреляли…
Скоро начало светать, приказ: «Отходить!». Идем к своим, в зелёнке — сидит наша пехота, заметили нас, подумали, что «духи» идут — и огонь по нам. Мы кричим: «Разведгруппа идёт!». И матом на них — все равно стреляют. Так и лежали на земле, пока не докричались. Наконец, пехота нас пропустила. Вышли в зелёнку. Как раз подъехал майор Паков, на помощь к группе старшего лейтенанта Хамитова. — «Вы где?» — спрашивает нас по рации. — «Мы здесь, — отвечает Миронов. — У нас только белые ракеты. Вы пускайте зелёную, а мы белую, и увидим, где мы находимся». Запустили ракеты, и оказалось, что мы в двухстах метрах друг от друга. Здесь нам майор Паков и сказал, что в роте за ночь восемь человек раненых. С ним был и Толик Филиппенко, из Белгорода, ему осколок попал в ягодицу. В госпиталь он с таким пустяком не поехал, остался с нами.
Паков связался с пунктом управления, оттуда получили приказ: искать пропавшую разведгруппу 245-го полка — давно не выходит на связь. Что ж, надо идти искать… Пошли наша группа лейтенанта Миронова и Паков с остатками группы Хамитова, кто не был ранен. А Хамитова к этому времени уже отправили в госпиталь.
