Мне показалось, что я перегнул палку.
– Да я не про вас говорю. Я – в принципе. Ну в цеху, например. Или на другом предприятии…
– И в принципе, и в цеху, и на любом предприятии есть партийная организация, есть тот же профсоюз, комсомол, стенгазета. Есть кому заступиться. Это только кажется, что зажимщику критики легко. А фактически зажать критику еще труднее, чем критиковать.
– Но все-таки выговоры…
– Да что ты ко мне привязался с этими выговорами? – перешел в наступление Мартын Каленникович.
– Не знаю, – ответил я. – Но, может, все-таки не нужно по любому поводу писать приказ. Вы загляните в любой приказ – обязательно натолкнетесь на какой-нибудь выговор…
– Ну уж и в любой, – недоверчиво протянул Мартын Каленникович, вызвал секретаря и попросил принести приказы за прошлый год.
Перелистывая страничку за страничкой, он все больше хмурился и чаще поглаживал себя по худой тонкой шее в частых морщинах.
– Да, – сказал он наконец. – Много в нас еще этой казенщины, веры в силу бумажки… – И вдруг загорелся. – А ты – напиши об этом! Но, знаешь – чтоб художественно было, чтоб проняло…
Когда я написал этот рассказ, я решил показать его Мартыну Каленниковичу.
Внимательно и неторопливо, не поднимая глаз, Мартын Каленникович прочел до конца, а затем отодвинул рукопись и сердито сказал:
– Писатель называется!… У писателя должен быть полет, должна быть фантазия! А ты? Что увидел – то и написал. Так и я писать могу. Я в главк так отчеты пишу… И потом, что же ты слова не держишь? Ведь уговорились – не указывать, на каком заводе…
– Так ведь я и не указываю.
– Ты эти штуки брось! Что значит – не указываю? Ты думаешь, много в Советском Союзе Мартынов Каленниковичей? Это имя старое, редкое. По нему всякий узнает, о ком идет речь… И хоть твоего сочинения, я уверен, никто не напечатает, ты все же на всякий случай имя замени.
Но я не заменил имени…
