сторону.
На черном бархате переливалось бриллиантами дежурное белое золото. Ничего особенного, в отличие от цены. Стоимость измены оказалась приличной. Это было семейное. Я поднялась до уровня свекрови, хотя не была самой дорогой женщиной нашего круга. Сама берегла деньги для семьи. Таких ценных украшений у меня еще не было. Это случилось впервые, но лучше никогда, чем редко, а тем более часто.
– Что вы решили? – поинтересовалась продавщица.
– Беру, – коротко ответила я. Семейные традиции требовали продолжения и уважения.
Мой муж неожиданно обернулся, мы снова встретились глазами. У него вмиг изменилось лицо. Он все понял. Стер с лица улыбку. Я улыбнулась в ответ. Он медленно развернулся и пошел к машине. Мы ехали домой молча. Каждый думал, что делать дальше. И я надумала.
– Я вас видела, – рубанула я. – С Ольгой.
– У нас ничего не было, – помолчав, ответил он. – И нет.
– И не будет, – согласилась я. – Зачем ты ей? У нее была неземная любовь. Она мне рассказывала. Немного, но рассказывала. Любимыми стихами ее мужа. Как там звучит?
Мои губы внезапно скорежило злостью.
– Но не ты – ее половина неба, а все еще он!
Его лицо скривилось, словно от боли, а мне захотелось его ударить. Кулаком по больному лицу. Изо всех сил.
– Хочешь предложить ей взамен прозу: котлеты, газеты, грязные носки? Так, что ли?
Он взглянул на меня глазами больной собаки, и мне стало его жаль.
– Все будет хорошо, – сказала я.
Кому сказала? Зачем сказала? Впрочем, какая разница?
– Прости, – тихо попросил он. – Я очень тебя люблю, но это другое.
Я улыбнулась и провела пальцами по его лицу. Осторожно и нежно. Он взял мои пальцы и коснулся их губами. Осторожно и нежно. И рассказал мне о своей любви к другой женщине. Подробно, трепетно, с чувством. Это было семейное, а традиции требовали продолжения. Я оказалась несчастной дурой. Сама виновата. Притерпелась, привыкла, позволила. Потому я не умерла, а пошла домой… Жить.
Миша
Я свернул на задний двор школы. Если пролезть через дыру в заборе и пойти через теплосети, можно прямиком вырулить к остановке. А потом домой одному. Без Сашки. Я теперь больше с Парамоновым. Неохота смотреть Сашке в глаза. Он все-таки прав. Я его кинул ради девчонки, хотя он на нее первый запал. Пока вижу его, тоска гложет по старой дружбе; гляжу на Лизку, думаю, правильно сделал. Запутался я вообще-то… Думаю о Лизке, а между нами всегда третий лишний – Сашка.
– Что, ты его целовала?
– Он – другое дело, – сказала она.
– Я хуже?
– Ты – наоборот, – она покраснела, как не знаю кто, но глаз не отвела.
– Салл-ллага! У тебя мозг наоборот! – взбесился я. Она заревела.
Что наоборот? Как наоборот? Чего она краснеет? Кто-нибудь скажет? Эхх!..
Теперь, когда я смотрю на Лизку, во мне бродит гремучая смесь. Сначала тупая щенячья радость, потом приступ непонятного страха, злость на себя, слюнявая тоска и снова тупая радость. И я опять злюсь и хамлю ей. Иногда нарочно, иногда нет. Вижу слезы в ее глазах, меня корежит стыд и долбит детская дурь. Типа встать на голову и подрыгать в воздухе ногами, чтобы она перестала реветь. Вместо этого что-то мямлю, чувствую себя идиотом, снова злюсь на нее и себя. Ну, не могу я понять свою дурацкую башку! И меня это раздражает донельзя. Что за бред?! Ни с одной девчонкой такого не было.
Я остановился и закурил между огромными хранилищами горячей воды, круглыми и блестящими, как балаган дурацкого Лизкиного цирка. Где мне еще стоять? Я не весельчак и бабник Арлекин, а бедняга Пьеро, которого дурят все кому не лень. Почему нет? У меня нет ни подбородка, ни лба. Я провалился в красные сиамские глаза, и у меня снесло башню и волю. Четыре синих блюдца. Все!
– Э, чувачок!
Я обернулся и понял, что попал. И еще как попал! Неподалеку стояла Нинка и трое парней не из нашей школы. Старше меня. Одного из них я знал. Сволочь еще та! Гребет чужие карманы в открытую и торгует дурью. Я перетрусил до холодного пота и оглянулся. Бежать было некуда, и я прижался к стене блестящего цирка. Самое то! На тебе арену, позорься с блеском. Они заржали и окружили меня. Не зайти, не выйти!
– Помнишь меня? – Она провела пальцем по моим щеке и губам. – Что молчишь? Красав-чик!
Буква «ч» клацнула и развалилась между ее зубов. Я замотал головой. Все загоготали.
– Не помнишь? – ласково спросила она.
– Бей его, Нинок! – ржали они. – Мы прикроем!
– Хочешь? – выдохнула она и залилась идиотским смехом.
Они были под кайфом. Реальней не бывает! Я затравленно оглянулся. Ни одного человека. Ни единого!
– Не хочешь?! – Черные стрелки ее глаз воткнулись в мои. – Бей эту падлу! Бей! – как безумная заорала она.
В мои глаза влетел кулак, я услышал хруст и упал. Меня били, я орал. Я орал, меня били.
– Э, щегол! – орала Нинка. – Твоего дружка бьют! Хошь к нему?
Меня били ногами, я закрывал голову руками, свернувшись в тугой клубок. Раз! Раз! И еще, и еще, и еще раз! Я орал от боли и унижения, а потом просто от боли. А потом мне стало все равно, я слышал только глухие удары и звук голосов, приглушенный стеной воды. Такое тихое-тихое бульканье чужих голосов, а потом и они стихли. Все.
Я открыл глаза, и мой взгляд уперся в сверкающую нестерпимым светом стену. Слеза смахнула стену, стена вытеснила слезу. Я перевернулся на спину, надо мной в синем-синем небе стояли, сгорбившись в кучу, облака. Я моргнул, облака втиснулись в узкий коридор между двумя блестящими балаганами и закружились прохладной ватой. Облака кружились прохладной ватой внутри моей головы, где были только они и два блестящих глаза.
– Наоборот! – сказали глаза, и я вспомнил лицо своего лучшего друга. Близко увидел, как эти глаза.
– Сашка! – закричал я. – Иди!.. – и захлебнулся от боли.
А потом я увидел спину своего лучшего друга и его руки в карманах. Он просто ушел, засунув руки в карманы. А я остался, чтобы меня били и били, а я орал от боли и унижения.
Я все вспомнил и закрыл руками глаза. А мои ладони стали мокрыми от крови и слез. Вот так.
Лизка открыла мне дверь, я упал на косяк. Она тихо вскрикнула и побледнела как смерть.
– Лиза, можно пересидеть у тебя? Мне домой сейчас нельзя. Мать с ума сойдет.
– Что случилось? – испуганно спросила она.
– Потом, – я кивнул на дверь. – Можно?
Она посторонилась, я прошел в ее комнату, сел на кровать и закрыл глаза. Мне было хреново, а Лизка ко мне не пришла.
Надо идти домой, подумал я, а на глаза снова полезли слезы. Я даже не стал их вытирать, сил не было.
Притопала Лизка и засопела рядом со мной. Я открыл рот, она зажала его рукой, и на мой лоб легло холодное мокрое полотенце. Я скосил глаза вниз. Передо мной стояли два зайце-тапка.
– Лизка, а че у твоих зайцев уши висят? Тоскуют?
– Дурак! – крикнула она и зарыдала как ненормальная.
«Хорошо!» – подумал я и засмеялся внутри себя. Снаружи больно было.
Мы молчали. Я лежал, Лизка таскала мокрые полотенца и сопела рядом со мной. А мне было хорошо. Я люблю слушать, как Лизка молчит. Так легче.
– Я был один на троих, – сказал я. – Если бы Сашка остался, нас было бы двое.
– Сашка ушел? – спросила она.
Я кивнул. Она вдруг наклонилась и чмокнула меня в щеку. И на меня упала радужная капля.
