виски.
Нацуэ понимала мои мольбы. И не только Нацуэ, их понимали и критики, и дилеры. Это и делало из меня художника.
– Теперь я знаю, что ты можешь писать одним только белым.
– Когда закончу, уеду отсюда.
– Вот как?
– И тебя оставлю.
– Это мне не нравится.
Лицо Нацуэ не переменилось. Взглянув на толстые паховые волосы под халатом, я сделал глоток пива. Пламя в очаге угасало. Если немного подправить поленья, оно снова разгорится. Чтобы поддерживать огонь, надо постоянно прилагать усилия. Я не двинулся с места, только снова взглянул на паховые волосы Нацуэ.
– Я сделаю все, что ни пожелаешь.
– Не стоит.
– Если тебе хочется молодого тела, я тебе его найду. Останься со мной, пусть все будет как сейчас.
– Ты – президент компании, под твоим начальством столько людей. Как ты можешь так опускаться?
– Я не многих любила – может, даже никого. Не знаю, люблю ли я тебя. Зато я люблю твой талант. Он мне голову вскружил.
– Давай поговорим, когда я закончу картину.
– Ясно. Ты меняешься с каждой новой картиной. Наконец Нацуэ рассмеялась.
Возможно, она стала той женщиной, в которой я нуждался. И поэтому пришла пора с ней расстаться. Нелогично? А такова вся моя жизнь – прямое нарушение логики.
– Ну ладно, выкладывай: что стряслось?
– Опять легавые наведывались. Такие вежливые все из себя.
– Не забивай себе голову, это по моей части.
– Я встретился с Койти Осита.
– Я предполагала такой исход. Это не преступление.
– А если я скажу, что Осита – это я?
– Значит, ты дважды убийца.
Нацуэ привыкла к моей манере изъясняться. Исключительно поэтому – ни почему больше – она стала понимать меня еще хуже.
Чего мне хотелось? Находил ли я облегчение, изливая на полотне душу? Да, а еще пользовался за это признанием.
К свободе я не стремился – и так был чересчур свободен. Даже в тюрьме. Свободы этой было столько, что девать некуда. Не существовало ограничений, которые запретили бы мне убить человека.
– Ты бы согласилась со мной умереть?
– То есть в прямом смысле?
– У тебя работа, ребенок, положение в обществе. Ты бы смогла сбежать с сумасшедшим художником и умереть в нищете?
– Пытаешься меня обидеть?
– Тебя послушать – как маменька.
– Не без этого. Я иногда прислушиваюсь к себе и нахожу, что есть у меня к тебе что-то материнское. У меня ведь сын взрослый, иногда я тебя очень хорошо понимаю. Но этого не много – куда меньше половины. Поначалу, когда мы только встретились, ты и правда казался ребенком. А сейчас все больше на взрослого человека похож.
– Я стал плохим художником?
– Да нет, вряд ли. Знакомы мы всего ничего, но ты здорово изменился. А картины у тебя просто изумительные. Та, в мастерской, особенно – у меня мурашки побежали, когда я ее увидела.
– Ерунду городишь.
– Знаешь, с таким мастером и умереть не жалко.
– Забудь. Я пошутил.
– А ты все-таки нормальный.
Нацуэ тихо засмеялась. Я наконец-то допил пиво.
В очаге, щелкнув, разломилось поленце. Пламя стелилось низко-низко. Нацуэ поворошила огонь – совсем как я.
Скоро поленья снова занялись.
3
