он — хищник, убийца, насильник, но прежде всего — злой мальчишка.
Откровеннее всего детскую сущность своего творчества Китано выразил в «Кикудзиро» (1999). Сыгранный им заглавный персонаж — наглый бездельник-отморозок, подкаблучник, мелкий якудза, расписанный грозными татуировками, но не лишившийся за все время своей преступной карьеры ни одного пальца, что свидетельствует о не слишком серьезном характере его криминальной практики. От нечего делать он становится спутником одинокого восьмилетнего Macao, пересекающего Японию с целью найти давно позабывшую о нем мать. И этот бычара оказывается еще большим пацаном, чем его подопечный. Впрочем, кто кого на самом деле опекает, еще вопрос.
Судя по поведению Кикудзиро, ему даже не восемь лет, он только-только созрел для детского сада. Показывает «козу» подросткам. Отбирает деньги у хулиганов, обчистивших Macao, и на голубом глазу сует их себе в карман. Угоняет машину, с которой, похоже, не умеет управляться. Делает ставки на велосипедных гонках и, следуя какому-то детскому суеверию, разгоняет обступивших его людей, чтоб не сглазили. Отбирает у байкера игрушечного ангела. Придумывает для Масао самые немыслимые игры, включая нечто сюрреалистическое под названием «Раз-два-три, голый мужик замри», заставляя приблудных мотоциклистов изображать то карася, то арбуз, то осьминога, то инопланетянина, то Тарзана.
Кажется, Кикудзиро многие годы маялся своей бандитской судьбой лишь для того, чтобы встретить Масао и, используя его как алиби, подурачиться всласть.
Кстати, Кикудзиро звали отца Такэси Китано, судя по всему весьма мрачного типа: игрока, алкаша, избивавшего жену, и чуть ли не якудза.
Похоже, сыграв экранного Кикудзиро, Китано создал на экране того отца, которого у него никогда не было и о котором он всегда мечтал: не образцового родителя, а пьяницу, бабника, хулигана, но лучшего товарища в детских играх.
Следовательно, восьмилетний Масао — это и есть сам Такэси Китано.
Вернее, его душа, его потаенная сущность.
Впрочем, если бы Китано навсегда не оставался Масао, он никогда бы не смог написать «Мальчика».
Чемпион в кимоно с подбоем
Прошло два года с тех пор, как я виделся со своим братом последний раз. Обычно большую часть времени он проводил в деловых поездках за пределами Японии. Переступив тридцатилетний рубеж, обремененные семьями, мы осознали, что испытываем обоюдное тяготение, и желание встречаться, хотя бы изредка, пересилило обстоятельства. Я уж и не помню, кто первый предложил, но мы решили захаживать в ресторанчик моего приятеля, что в Ёцуя, пропустить глоток-другой.
Теперь моему уже лысеющему брату крепко за сорок. Я нахожу в нем сильное сходство с нашим стариком. На мой взгляд, лицо брата с годами как-то округлилось, располнело что ли. Более того, по его виду не скажешь, что он сделал успешную карьеру. Отнюдь. Он смотрит на меня глазами любящего отца, радеющего о благе своего потомства. Как-то мы завели разговор о работе, о семейных делах, шутили, посмеивались, доверительно кивали друг другу, повторяя реплики, и тут мой брат наклонился ко мне поближе и спросил:
— Ты играешь, Мамору? — изображая заправского игрока в гольф, он лихо взмахнул воображаемой клюшкой.
— Так ты что, тоже гольфом увлекаешься?
— Да. Начал заниматься по совету своего коллеги.
Затем он, немного смущаясь, еще раз как бы взмахнул клюшкой. Вот это новость! И хотя он не удивил меня своим свингом, все-таки закралось сомнение, что он не вполне правильно его выполняет. По правде сказать, мой брат и игра гольф — вещи несовместимые.
С юных лет братец терпеть не мог спорт и всегда приходил последним в забеге на занятиях в школе. Хотя он и получал отличные оценки по всем остальным дисциплинам, но по физкультуре имел «неуд». Наша мать всегда говорила, что на самом деле он заслуживал единицу, а учитель ставил ему двойку из жалости.
— Ну и сколько ты выбиваешь? — поинтересовался я.
— Как тебе сказать… я еще новичок. А ты? Клянусь, тебе достаточно сорок пять ударов, чтобы забить девять лунок, — предвосхитил мои достижения брат.
— Приблизительно. Ну, может, чуть больше. А ты?
— Даже не стоит упоминать, — отмахнулся он.
— Почему же? Давай поделись успехами. Наверняка ты забиваешь девять лунок пятьюдесятью ударами, — предположил я.
— Ну это да! Забить девять лунок пятьюдесятью свингами не стыдно.
— Так значит, ты добился серьезных успехов? — Моему удивлению не было предела.
— Вообще-то нет. В среднем у меня выходит больше семидесяти пяти.
За искренним признанием последовал неискренний смех. Безусловно, он не пытался превратить это в шутку, и я, уловив некоторую напряженность в его ответе, ни разу не улыбнулся.
— Давай как-нибудь сыграем вместе, Мамору, — предложил брат, затаив дыхание, видно ждал положительного ответа. — Ты мог бы поучить меня. Я и впрямь не знаю, почему мне не удается…
И пока я с легким сердцем слушал, как мой брат набивается ко мне в партнеры по гольфу, в моей памяти отчетливо всплыло событие тридцатилетней давности, произошедшее однажды осенним днем.
Сквозь окна классной комнаты мягким потоком струились солнечные лучи и, разбиваясь на пляшущих зайчиков, ложились на пол. За стенами школы оживленно летали красные стрекозы, на мгновение зависая над гимнастическими снарядами, питьевыми фонтанчиками и сараем со спортинвентарем. Создавалось впечатление, что некто вперемешку разбросал по всему стадиону музыкальные ноты.
Подложив руку под голову, я любовался этой обыденной идиллией.
— Мамору! — услышал я командирский окрик. — Будь внимателен!
Зычный голос сэнсэя Кондо буквально всколыхнул воздух в комнате. От неожиданности мой локоть соскользнул с парты, и я приложился к ней подбородком, чем вызвал оглушительный хохот одноклассников.
— О чем ты думаешь, Мамору? — приняв устрашающую позу военачальника, учитель обратился ко всем ученикам: — Если на завтрашнем выступлении я увижу кого-нибудь с пустым отсутствующим взглядом, тот получит от меня затрещину. Поняли?
— Да, Кондо-сан, — хором ответил весь класс, поскольку каждый живо представил Кондо, наносящего неслуху один из своих молниеносных ударов по голове.
— Что, что? Я не слышу вас! — учитель повысил голос.
— Да, Кондо-сан, — ответили дети, на сей раз громче.
— Что ж, на сегодня все, — подытожил он. — Да, кстати, постарайтесь хорошенько выспаться. После школы никуда не заходите и не ешьте ничего тяжелого для желудка, как это любит делать Мамору. — И он, не меняя позы, выразительно посмотрел в мою сторону.
Я молча поклонился, глядя исподлобья на учебник, лежавший на его столе, в то время как в голове у меня роились недобрые мысли. «Да как он смеет отчитывать меня! Возомнил, видите ли, себя здесь главным, и все потому, что завтра — день спорта. Он так серьезно ко всему относится! Бр-р…»
— Ты хочешь что-то сказать, Мамору? — язвительно спросил сэнсэй.
— Нет, Кондо-сан. — Я решил, что кротость пойдет мне на пользу.
— Вот и хорошо. Тогда так… Тем, кто участвует в эстафетном беге, следует лечь спать пораньше! Я хочу, чтобы на завтрашнем выступлении вас не покидала уверенность и вы побили бы маменькиных сынков
