– Жуткие, всё-таки, вы люди.
– Звериный инстинкт плюс разум,- Игнат хлестанул лошадь. Впереди начинался ледник, и ребята остановились, что-то доказывая проводнику.
Преодолев ледник и последнюю гряду, пошли вниз. Двигались осторожно, уже в сумерках выбрались из ледовоснежной полосы. Спуск сделался пологим, и лошади уже не приседали на задние ноги, удерживая равновесие. В кромешной тьме вдруг под копытами зазвенело. Это был тракт. Проводник, переговорив с Игнатом, пожав ему руку и полуобнявшись с ним, поехал по дороге в северном направлении, ребята, Игнат и Кириллов – в южном.
– Теперь, считайте, уже на месте,- взяв лошадь Кириллова под уздцы, сказал Игнат.
– Ночь ведь?- пытаясь хоть что-то разглядеть, ответил Кириллов.
– Часа через четыре будем в селении. Там отогреемся, и утром я вас 'джипом' доставлю в Непал к консулу.
– В пропасть не свалимся?
– Тут негде. Склон дороги хоть и крут, но не опасен. И с пути не собьёмся. Это не степь. Кони сами идут, дорога им знакома, выведут.
– А камнепады, лавины?- не унимался Кириллов.
– В горах всё может быть. Камнепада не случится, а лавина сойти может, однако снегопадов сильных не было. Боитесь?
– Видел, как сыпет. Жуть,- Кириллов передёрнул плечами.
– Мощь природная сильна, что говорить – стихия.
Когда приехали в селение, у Кириллова не осталось никаких сил, тело ломило, ноги онемели и не слушались. Он доковылял до жилища, в котором горел огонь в очаге, и, отказавшись от пищи, завалился спать. Полусонного его утром затолкнули в 'тойоту', ближе к полудню он окончательно пришёл в себя.
– Берите вон термос и свёрток, завтракайте. Умываться нет времени, до ночи надо успеть пересечь границу,- сказал ему Игнат, крутя баранку, как заправский автогонщик, дорога петляла неимоверно.- Голова не болит?
– Пока нет.
– Уже хорошо. Обычно от голода раскалывается.
– Это точно. Я в войну первую блокадную зиму в Ленинграде был, как пережил – до сих пор не представляю. Брат и сестрёнка умерли, а я выжил. Зачем?
– Сомнения – правильно ли поступили – покоя не дают?
– Зудит где-то, и не могу понять почему. А вы откуда ведаете?
– Сашка, вы только уснули, приехал. Полночи говорили. Про вас.
– Как мыслите?
– О чём?
– Обо мне и том, как поступил.
– А у вас был выбор?
– Не было.
– Тогда что переживаете? Вот в том, что у вас ситуация без выбора оказалась, вы виноваты. Надо иметь про запас несколько разных вариантов. Так, чтобы к крайности не прибегать.
– Выполняй приказы. Вот и всё. Думать некогда. И, потом, обленился, мозговать – тоже ведь работа.
– Ещё какая! Иногда до кипения.
– Игнат, вы мне не ответили.
– Хотите знать, как я к вам отношусь?
– Мы ведь с вами вот встретились, чуть больше двух суток вместе и уже не увидимся, вам лгать ни к чему.
– Точно. Мнение моё не под нагрузкой. Что вам сказать? Есть вина, нет вины, кто судьи, опять же? Сложно всё в ваших государственных отношениях. Так, если рассуждать, его – государство – и надо бы судить. А как? Где честного судью без предвзятостей найти? Нет такого. И закона нет. Оно столько судеб испохабило, уничтожило скольких, тут счесть и то не в силах никто. Вот вы 'Архипелаг ГУЛАГ' Солженицына Александра Исаевича читали?
– Прочёл. Правда в ней есть.
– Если писание это с позиции власти брать – он государственный преступник. А если с позиции правды – цены этой книге нет.
– Так, примерно, и есть.
– Это я про книгу. А автор? От первого до последнего листа прослеживается в ней некая обида и на власть, и на народ, и на партию, и на всё, а особенно на свою исковерканную жизнь. Вот вы сказали, что хаять всегда легко.
– Говорил.
– Если сейчас Александра Исаевича спросить, как он видит на фоне исторических ошибок правильный путь, поверьте мне на слово, он такую ахинею предложит для воплощения, что сталинизм – это цветочки, детская игра.
– Вы так думаете?
– Знаю. У него всё ладно написано. Спора нет. Есть один важный нюанс. Маленькая такая ошибка.
– То есть?
– Причин много он называет, как, да почему. Всё, что мог, собрал. А точного определения нет. Что же было на самом деле? Ибо не зная её, причину эту, лечить будешь не болезнь, а последствия её. А это ещё большее зло для страны.
– Так он же во всех грехах коммунистическую идею винит.
– И в том он не прав. И в том, что её воплощали плохие люди, он тоже не прав. Вообще, он в выводах своих не прав. Даже если правильно выявить причины и наметить путь, по которому идти, ведь воплощать процесс этот ещё больший нужен талант. А где его взять? Да нет его. Не смог он родиться и вырасти в жутких условиях вашей системы ценностей. И не скоро он появится, опять же, если условия для этого создать. Лет так через сорок, пятьдесят, не ранее.
– Значит, ваше отношение, так понимаю, ко мне двояко.
– Да. Как к ГУЛАГу. И верно, и в то же время – бредовые мысли. Нет оценки такой точной. А на зло и добро делить, так ведь делили уже, и кровь лилась не чужая, народная. Вот Сашка тянет вас из системы. Мне понять его сложно. Он то стреляет, то милосерден не в меру, а время проходит – вижу, правильно поступил.
– Вы тоже убиваете?
– Приходится. Когда другого выхода нет.
– Часто?
– В Союзе – да. Почти всегда. Отсутствие альтернативы.
– Вы лично бывали в Союзе?
– Много раз.
– И убивали?
– Да. Случалось. И убивал, и даже хоронил.
– Кого же хоронили?
– Вашего одного. С почестями.
– Давно?
– Перед Новым годом.
– Были в форме пограничников?
– Вижу и вы присутствовали на тех похоронах,- Игнат посмотрел на Кириллова.
– С неохотой, но был.
– Что так?
– Недолюбливал покойного. Прижимал он меня часто. Но не пойти не мог. Значит, вы хоронили?
– Мы.
– Как умер – знаете?
