– Какого?
– Старшего. Семёна,- Сашка улыбался.
– Это аэропортовского, что ли?
– Да. Его.
– Дылду этого?
– Да.
– Чем кончилось?- расспрашивал Игорь.
– Ничем. Помахались малость, потом разошлись.
– Ага, разошлись. Этот в тайгу утёк, а тот прямиком в больницу побежал, весь в крови,- с порога заложил Павел.
– Страху-то, страху,- в калитку вошёл брат Сергей,- зубы целы, рёбра целы. Сам виноват. Первый руки распустил. Вопрос в другом. Тому в армию осенью, бугаю. Вроде здоровый и хулиганистый, а Сашка его под орех разделал, при людях, и никто не говорит как,- Сергей поздоровался со всеми,- отец, беру бандита на поруки.
– Моё слово тоже железное,- снимая ремень, сказал отец.
– Бать. Не уподобляйся деспоту,- Сашка знал, куда давить,- отложи хотя б. Всё не при людях разберёмся.
– Я те отложу. Грамотей. Как ряхи бить, то при народе могёшь, а как ответ держать – то в кусты?
– Да бей,- подходя и подставляя спину, фыркнул Сашка,- напугал тоже.
Отец врезал раз пять ниже спины.
– За школу ему ещё пару раз дай,- наблюдая с порога сцену, предложил Павел,- а то снова сбежит в тайгу. Самоучка. Я его больше прикрывать не стану, надоело.
– Сам и врежь,- посоветовал отец Павлу.
– Я ему врежу! Нашёлся тоже, учитель,- огрызнулся Сашка, растирая задницу,- бать, полегче нельзя?
– Лучше бы стыдно. Иди уж,- отец стал заправлять ремень в штаны.
– Чего – стыдно? Может в армии образумят козла.
При этих Сашкиных словах отец снова потянул ремень из брюк и стал махать им, уже шутя.
– Ну, сорванец, допросишься ты у меня.
– Правильно сказал,- поддержал Сергей Сашку,- таких бить по роже надо. Вот он один раз получил, и всё лето, как шёлковый, а то хороводил тут, покоя от него не было.
Вышла мать.
– Давайте к столу. Стынет. И гостя в пороге держите. Нехорошо,- и, уже к отцу:
– Ты-то хоть старый, а право, из ума выжил. Да нечто при госте пороть можно?- и она махнула на отца полотенцем,- мойте руки и за стол.
– Ладно, мать, не серчай,- входя в дом, сказал отец,- погорячился малость, бывает.
За обедом говорили о произошедшем несчастном случае, последствиях, потом вообще обо всём. Когда все разъехались по делам, Сашка вышел к баньке подбросить дров в печь, проверить, сколько воды. Отец подошёл чуть погодя, в наброшенной на плечи фуфайке, присел на чурку.
– Так, Сашунька, год отсрочки твоей вышел. На этой неделе собирается совет. Тебе быть обязательно. Много вопросов надо решать.
– Бать. Мне что, всё знать надо?
– Всего нет. Да и не скажет тебе всего никто. Если бы знали мы всё, цены бы нам не было.
– Прокурор что, приобщился, что ли?
– Нет. Нейтрален. Ему в это лезть резона нет. Пока мы тут 'семьёй' сидим, ему жизнь и так малина, а внутрь к нам ни к чему.
– Но он кое-что имеет?
– Имеет. Без посвящения. За двадцать лет, что он здесь прокурорствует, район – лучший в республике, да, пожалуй, и в Союзе. Четыре ордена получил, в передовых сидит постоянно.
– А материальные блага?
– На что они ему? Он аскет.
– Дети. У него же четверо.
– Что – дети? Девок выдал замуж, разъехались. Ломоть отрезанный, а сын сам устроится. Тут не в деньгах суть.
– Чужой человек. Точнее – чуждый. Не глупый, но мозги заряжены не туда, как и у многих в последнее время. Вон приняли решение, начать строительство железки. От Байкала до Комсомольска, через Чульман. Как это расценить?
– Так ведь в регионе том уголь валом лежит, бери не хочу. Говорят, и железную руду сыскали в запасах не меньших.
– Да здесь, где не копни, всё есть. Край богатейший. От Чульмана до Сковородино ветки по горло хватит. Ан, нет. И, ведь, закопают средства в землю. Людей опять же, с насиженных мест оторвут. Ох, нелюди.
– Бать. Ты-то что за них переживаешь? Пусть делают.
– Сашунька. Каждое неверное решение наверху бьёт по простому народу и сильно. Вот сейчас мы всей страной вроде выгреблись чуток из дерьма, счас бы самое время деревню поднять, переработку наладить. Она ведь, горькая, исстрадалась в крови, им бы подсобить, автодороги провести хотя бы, а они гроши в болото. За тушёнку голландскую да датскую, небось золотом плачено. Мы что, свою делать не можем?
– Почём у них стоит? Вот та, в семьсот грамм?
– Как брать? Если много, оптом, то доллара полтора за банку, а у них в розницу в магазине один доллар шестьдесят три цента.
– А у нас – рубль сорок. Дотирует государство, что ль?
– Нет. Механика здесь иная. Зарплату не доплачивают по-нормальному, а из бюджета не берут. Обману научились, сучьи дети. А вообще-то дотация, конечно. Её же, тушёнку эту, в центре днём с огнём не сыщешь. Это к нам сюда везут, в основном, на Север.
– Плохого что? Там не доплатили, тут сбавили. Значит, регулируют.
– Так это у нас, с надбавками да коэффициентом, до четырёх сотен в месяц. Мы и сыты. А в городах – сотня, чуть больше сотни. В деревне же, чтоб шесть червонцев получить, надо пахать, не разгибая спины от зари до зари, а на гроши такие не очень-то и разживёшься. Вон, у Гавриловича, главврача нашего, голая ставка, девяносто рублей всего. С накрутками – двести. Это что, много?
– Потому народ и ворует. Нутром чует обман.
– Ворует не оттого, что обман виден. От того, что наверху жируют с воровства, там каждый по малости себе прижучивает, по крохам, но берёт. И приучается к этому, и привыкает, и детей, того не осознавая, к тому же ведёт. Потом от соблазна этого вылечиться будет нелегко. Лекарств нет таких, чтоб этот порок обезвредить. Он в мозгах сидит.
– Конечно. Всех не пересажаешь.
– Куда садить? Страна – тюрьма. С какой стороны не подойди. Вроде свободны все, но нет, кругом запреты. Сплошь.
– Военный коммунизм,- утвердительно произнёс Сашка.
– Рабский коммунизм. Я ведь не про строй наш. Про психологию речь веду. Её без крови ни одному народу в истории сменить не удалось, душ везде погубили без счёта. Сам процесс такого перехода страшен.
– Революция?
– Этой девкой развратной пока не пахнет. Пока есть что воровать, никто рыпаться не будет. Всех ведь устраивает. Но чем хуже дела пойдут, а с такими расходами глупыми этого не избежать, будет и заваруха.
– Когда?
– Как время поспеет. Кризиса не миновать.
– Так стрелять начнут. Вон как в Новочеркасске.
– Толпа, да ещё голодная, боли не чует. Всех, коль выйдут, в пещеры не загонишь.
