знала Анастасию она сама. Мишель была из тех, кто рассуждает вслух. Не знаю, почему она решила, что ее призвание в писательстве – она никогда ничего не записывала, предварительно как следует не обсудив с кем-нибудь, кто обладал, по ее мнению, достойным интеллектом: со знакомым, который придал бы дополнительные оттенки ее врожденному оптимизму и помешал ее инстинктивному прагматизму, чтобы в итоге все выглядело весомым. Обычно этим знакомым являлась Анастасия. А когда речь заходила об арт- критике, таким знакомым становился я. Эти разговоры и связали нас. Часами слова наши переплетались, пока общая постель не приводила нас неизбежно к открытию других способов совмещения друг с другом.
Думаю, потому я до сих пор и оставался с Мишель. Тогда мне было не о чем писать – проза моя зашла в тупик «Пожизненного предложения», – но мне нравились мои интонации в разговорах с Мишель, а когда мои мысли возвращались ко мне ее словами или печатались под ее именем, я мог обвинять в своих упущениях ее недостатки. Она привлекала меня тем, чего ей не хватало, и тем, что она умела обуздать, даже обсуждая, подозрения, что мне самому не хватало ровно того же.
Но как могла она сравниться с Анастасией? За несколько минут в «Пигмалионе» Стэси умудрилась меня убедить, что мы с ней – последние рудименты иного в однообразном мире.
Рассуждая об Анастасии, Мишель позволяла мне владеть долей этого очарования. Поэтому я поощрял все разговоры о Стэси, сводя к ней даже самые отвлеченные темы. Мишель наверняка замечала, но к тому времени мы оба привыкли по разным причинам желать одного и того же. Честно говоря, сильнее всего мы наслаждались друг другом, когда между нами была Анастасия. Мы целовались в ресторанах и на эскалаторах. Занимались сексом в дневные часы. Обсуждали проблемы Анастасии у нее за спиной и от ее лица разыгрывали воображаемые страсти.
Вечером в понедельник, когда «Как пали сильные» незаметно исчезли из библиотеки Лиланда, Мишель сказала мне, что Анастасия влюблена в Саймона Стикли. Мы уже анализировали произошедшее после их встречи с точки зрения Анастасии (она во всем призналась Мишель по телефону) и с точки зрения Саймона (когда я заходил к нему в галерею, он упомянул свои весьма необычные свидания). Мы думали, что знаем все.
– Стэси часто влюбляется? – спросил я.
– Во всяком случае, о Тони Сьенне она так не говорила.
– Как она его объясняла?
– Сказала, что это был карьерный ход. Он нашел ей работу в библиотеке, чтоб она скопила денег на аспирантуру.
– Ее мать, кажется, унаследовала спорттоварное состояние?
– Она просила Стэси быть управляющей филиала в Нью-Джерси.
– И Стэси отказалась.
– Так что мать не станет платить за ее учебу, а с такой семейной историей она не может запросить финансовую поддержку. – Мишель посмотрела в пол. – Думаешь, Саймон – тоже карьерный ход?
– Нет, – ответил я; помнится, я был вполне уверен. – У Саймона нет академических связей. Он даже академических бесед не ведет. – Мы переглянулись: наши с Мишель разговоры нередко звучали вполне учено, и – я содрогаюсь при воспоминании, – мы воображали, что это производит впечатление на тех, кто случайно подслушивал нас. – Саймон – подумать только! – так и зовет ее
– Тебя, Джонатон, он сделал художником.
– Саймон сказал, высшая ставка на «Пожизненное предложение» – почти восемьдесят тысяч.
– Об этом уже в Нью-Йорке говорят.
– Анастасия из Нью-Йорка, – сказал я, хотя знал, что это не так.
– Из Коннектикута, – отозвалась Мишель; тоже хотела вернуться к теме. – Ты же не думаешь, что Саймон когда-нибудь на ней женится.
– Это невыгодно с профессиональной точки зрения, – согласился я. – Ты же знаешь, что им движет. – Потом спросил: – А вот что движет ею?
– В том-то и дело: она уже несколько недель не вспоминала об аспирантуре.
– И?…
– Раньше она только об этом и талдычила. Аспирантура, библиотека и Тони.
– А теперь?
– Я же говорю – только про Саймона.
– Но что она в нем нашла?
– Он красавец. У него водятся деньги.
– Стэси не нужны деньги. Она одевается в поношенные тряпки и читает книги.
– Может, стабильность?
– Говори за себя. Стэси могла бы стать наследницей сети спортивных магазинов, если б захотела.
– Если б отложила свои учебники на пару лет. Я ее не понимаю, она не…
– Чего у Саймона не отнять, – сказал я, уже видя свет в конце тоннеля, как прежде, когда писал романы, – так это
– Я о том и говорю, милый.
– Нет, не о том. Я имею в виду не повседневный успех и не тот, к примеру, что у кинозвезд. Еще в детском саду Саймон уже обладал этим успехом – харизмой – без особых на то причин. – Я улыбнулся. – Этим он и подкупает.
– Думаешь, Стэси…
– Понятия не имею. Но я и не об этом, Мишель. Я о том, чтo она в нем нашла.
– Ты считаешь, она не добьется успеха самостоятельно? Это сексизм, не находишь?
– Это же она хочет быть с ним. Я тут ни при чем.
– Я при чем. Зря я ее потащила на твою презентацию. Стэси бывает чертовски настойчива.
– Она так хотела встретиться со мной?
– Нет. С Саймоном. Сказала, это для исследования. Она хотела встретиться с Саймоном
– Но почему Франция? – удивился я. – И как она узнала?
Мишель пожала плечами:
– Она знает массу бесполезных вещей.
– Не таких уж бесполезных. Получила же мужика.
– Она считает, что хочет выйти за него. Джонатон. Просила меня помочь.
– Стать карманным советчиком?
– Приспособить ее к его вкусам. Чтобы он принял ее всерьез.
Договорившись заранее, Анастасия приехала к Мишель в среду в десять утра. Мишель жила в Пасифик-Хайтс на девятом этаже здания, возведенного сразу после землетрясения 1906 года. Всем своим гостям Мишель сообщала, что это лучшие сооружения, потому что катастрофа вселила в людей страх божий, и они, пускай недолго, из кожи вон лезли, чтобы дома их стали прочны. При этом она жаловалась, что полы из твердой древесины слишком холодны без коврового покрытия, а старинные лифты с открытыми кабинами скелетообразной конструкции живостью своей соответствуют уровню прогресса начала века и так и норовят оттяпать чьи-нибудь случайно высунутые пальцы. В этом вся Мишель – не замечать красоты. Вестибюль был храмом декоративного язычества, населен божествами и монстрами, что при каждом визите вселяли трепет в старокатолическую веру Анастасии. А на сводах коридоров на этажах были изображены знаки зодиака – небеса у каждого порога.
– Как думаешь, это богохульство – тайно вожделеть Юпитера? – спросила Анастасия у Мишель, когда они встретились на пороге квартиры. Мишель жевала пшеничный тост с виноградным желе. Как обычно, она не поняла, о чем Стэси говорит.
– Нет, – сказала Мишель. – Хочешь тост?
– Я вообще-то не надеюсь на бессмертие. Я его и не хочу. У тебя есть арахисовое масло?
– Та же банка, что в прошлый раз. – Мишель держала ее для Анастасии, чьи привычки знала лучше, чем сама Стэси. – Два кусочка?
