женился на ней и обрек себя на такие муки? Хотя я люблю их обоих, но одевается она так безвкусно, а он такой обыкновенный.
Любовь! Так он мне всегда отвечал, и она тоже; и ещё то, что они встретились, когда он отдыхал летом в Нормандии. Она была актрисой в бродячей шекспировской труппе, он — мелким чиновником. Это была любовь с первого взгляда, всегда говорили они, и рассказывали мне, какой она была красавицей и как красив был он. Потом они вместе убежали, поженились через неделю — все было так романтично, только с тех пор они не были особенно счастливы.
А мы будем, Малкольм и я. О да, и я буду любить Малкольма, как должна любить мужа современная жена, у нас будет много детей, они будут воспитываться в католической вере, он не станет возражать, он ведь тоже не фанатик: «Честное слово, нет, Анжелика. Разумеется, свадьба пройдет по протестантскому обряду, мать даже слушать не захочет ни о чем ином, в этом я уверен. После мы можем устроить и католическую церемонию, тайно, если ты пожелаешь…»
Ничего, что она будет тайной, эта церемония и будет их настоящим бракосочетанием — не как первая. Святая Мать Церковь примет наших детей в своё лоно, большую часть года мы все будем жить в Париже, он будет любить меня, я буду любить его, и мы будем восхитительно заниматься любовью, думала она, и её сердце приятно застучало, когда она отпустила свои мысли на свободу.
Она услышала, как открылась и закрылась наружная дверь, а потом с легким скрежетом повернулась ручка на двери в её спальню. Анжелика обернулась в смятении и увидела Андре Понсена, который молча открыл дверь, молча закрыл её за собой, запер на задвижку и прислонился к ней спиной. На губах его застыла насмешливая улыбка.
Ей вдруг стало страшно.
— Что вам нужно, Андре?
Он долго не отвечал, потом подошел к кровати и опустил на неё неподвижный взгляд.
— По… поговорить, а? — тихо произнес он. — Нам ведь есть о чем, а? Поговорить… или… или что?
— Я не понимаю, — ответила она, понимая все слишком хорошо, и сердце её болезненно сжалось, когда она заметила тревожный блеск в его глазах, где всего несколько минут назад видела одно лишь сочувствие. Но она заставила свой голос звучать спокойно, проклиная себя за то, что не заперла дверь — здесь в этом никогда не было нужды, кругом всегда было полно слуг и сотрудников миссии, и никто не осмелился бы войти к ней без разрешения. — Пожалуйста, вам не…
— Мы должны поговорить… насчет завтрашнего дня и быть… быть друзьями.
— Дорогой Андре, пожалуйста, уже поздно, что бы это ни было, это может подождать до завтра, извините, но вы не имеете никакого права входить сюда, не постучав… — В следующий миг она в панике отползла на другую сторону кровати: он сел на край и протянул к ней руку. — Прекратите или я закричу!
Его смех был тихим и колючим.
— Если вы закричите, дорогая Анжелика, сюда сбегутся слуги, и я отопру дверь и скажу им, что вы пригласили меня сюда, вы хотели встретиться со мной наедине, чтобы обсудить вашу потребность в деньгах, наличных деньгах, для проведения аборта. — Снова кривая ехидная усмешка. — А?
— О, Андре, не будьте таким, пожалуйста, уходите, прошу вас… если вас кто-нибудь увидит… пожалуйста.
— Сначала… сначала поцелуй.
Она вспыхнула.
— Убирайтесь, как вы смеете!
— Заткнись и слушай, — хрипло прошептал он, его рука поймала её кисть и сжала её, словно в тисках. — Я смею все. Если я захочу получить больше, чем поцелуй, ты с радостью дашь мне это или пеняй на себя. Без меня все обнаружится, без меня…
— Андре… пожалуйста, отпустите меня. — Как она ни пыталась, она не могла вырвать у него свою руку. Криво усмехнувшись, он отпустил её. — Вы сделали мне больно, — сказала она, едва не плача.
— Я не хочу делать тебе больно, — сдавленно проговорил он, собственный голос казался ему чужим. Он знал, что это безумие быть здесь и делать то, что он делает, но после её ухода его вдруг охватил такой ужас, что он перестал что-либо соображать, ноги сами собой привели его сюда, чтобы силой заставить её… что? Разделить с ним его медленную смерть. Почему бы нет?! — пронзительно кричал его мозг. Это её вина, она выставляет напоказ свои груди, свою бесстыдную чувственность, не дает мне забыть! Она ничем не лучше уличной девки, может быть, её никто и не насиловал, разве она не нацелилась заполучить Струна и его миллионы любой ценой? — Я… я твой друг, разве я не помогаю тебе? Поди сюда, один… один поцелуй не большая плата.
— Нет!
— Кровь Христова, дай мне это с радостью, или я перестану помогать тебе, а через день или два сообщу обо всем Струану и Бебкотту, анонимно. Ты этого хочешь? А?
— Андре, пожалуйста… — Она затравленно оглянулась вокруг, ища, куда бы убежать. Бежать было некуда. Он подвинулся ближе на кровати и протянул руку к её груди, но она оттолкнула её и начала сопротивляться, драться с ним, полоснула ногтями, целясь в глаза, но он скрутил её так, что она не могла даже шевельнуться, а она боялась позвать на помощь, понимая, что попала в ловушку, что погибла и должна будет уступить ему. Вдруг чья-то рука бешено заколотила в её ставни.
Этот неожиданный грохот вырвал Андре из его безумия, а она пронзительно закричала от страха. В ужасе он спрыгнул с кровати, бросился к двери, отпер её и ту, что вела в коридор, потом метнулся назад к окну и распахнул его. За считанные секунды он отпер ставни и толкнул их наружу. Никого. Там никого не было. Только кусты, качающиеся на ветру, и шум моря; на променаде за оградой не видно ни одного человека.
Из темноты возник спешивший на крик часовой.
— Что здесь происходит?
— Это я у вас должен спросить, солдат, — ответил Андре, сердце его скрежетало, слова неуклюже вываливались изо рта. — Вы видели кого-нибудь, что-нибудь? Я проходил мимо двери мадемуазель и услышал, или подумал, что услышал, как кто-то стучится в её ставни. Быстро, осмотрите тут все кругом!
За его спиной в комнату торопливо вошёл Пьер Вервен, поверенный в делах. Он был в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, ночной колпак съехал набок, в руке он держал свечу, пламя её металось на сквозняке. У порога столпились ещё люди.
— Что происходит… о, Андре! Какого дьявола… что тут творится? Мадемуазель, вы кричали?
— Да, я… он… — запинаясь проговорила она, — Андре был… он… кто-то постучал в ставни, а Андре, ну, он…
— Я как раз проходил мимо её двери, — сказал Андре, — и сразу ворвался сюда… разве не так, Анжелика?
Она опустила глаза, теснее прижимая к себе покрывало.
— Да, да, это правда, — кивнула она, боясь и ненавидя его, но стараясь скрыть это.
Вервен подошел к Андре, стоявшему у окна, и выглянул наружу.
— Может быть, это был ветер. Случается, что тут налетают неожиданные шквалы, а ставни не то чтобы совсем новые. — Он потряс одну из них. Она в самом деле непрочно болталась на петлях и громко загремела. Он высунулся и крикнул часовому: — Хорошенько обыщи все кругом, потом вернешься и доложишь мне. — Он закрыл и запер ставни, потом запер окно. — Ну вот! Теперь беспокоиться не о чем.
— Да, да, но… — К глазам подступили слезы облегчения.
— Mon Dieu, мадемуазель, бояться больше нечего, не плачьте, вы в полной безопасности, вам нечего беспокоиться, уверяю вас. — Вервен снял свой ночной колпак и растерянно почесал лысину. Потом с благодарностью заметил А Со среди тех, кто стоял у двери, и с важным видом сделал ей знак приблизиться. — А Со, ты спать здесь, с мисси, хейа?
— Да, масса. — А Со торопливо ушла за постелью, и все стали понемногу расходиться.
— Я побуду с вами, Анжелика, пока она не вернется. — Старик зевнул. — Вероятно, вы оба ошиблись, и это был просто ветер. Кому взбредет в голову колотить в ставни, а? Благодарение Богу, в Поселении нет
