Сёрин тут же поклонился, бормоча смиренные слова прощения за то, что своим поведением нарушил ва, внутреннюю гармонию, сэнсэя. Низко склонив голову, он отчаянно пытался справиться с болью. Ори остался стоять прямо, как шест, ожидая второго удара. Пощечина оставила жгучий след на его лице. В тот же миг и он согнулся в поклоне, почтительно извиняясь и боясь хоть чуть-чуть приподнять голову, которая тут же наполнилась пульсирующей болью. Он был по-настоящему напуган. Однажды их товарищ по школе, лучший боси среди них всех, грубо ответил сэнсэю во время учебной схватки. Не колеблясь ни секунды, Кацумата вложил свой меч в ножны, напал на него с голыми руками, обезоружил, поверг на землю, сломал ему обе руки и навечно прогнал назад в его деревню.
— Пожалуйста, извините меня, сэнсэй, — произнес Сёрин с полной искренностью.
— Отправляйтесь в гостиницу Полуночных Цветов. Когда я пришлю послание, выполните то, что я потребую от вас, безотлагательно, второго шанса у вас не будет! Безотлагательно, вы меня поняли?
— Да, да, сэнсэй, пожалуйста, прошу вас извинить меня, — пробормотали они хором, подоткнули свои кимоно и унеслись прочь, благодарные судьбе за избавление: Кацумата страшил их больше, чем Сандзиро. Много лет он был их основным наставником, как в воинских, так, тайно, и в других искусствах: стратегии прошлого, настоящего и будущего; он объяснял им, почему бакуфу и все Торанага, сколько их ни было, не сумели выполнить свой долг, почему необходимы перемены и как их осуществить. Кацумата был одним из немногих сиси, носивших звание хатамото — удостоенного высоких почестей вассала, в любое время имевшего прямой доступ к своему господину. Этот высокий титул обеспечивал ему личное годовое жалованье в тысячу коку.
— И-и-и-и, надо же, какой богатый, — прошептал Сёрин Ори, когда они впервые узнали об этом.
— Деньги — это ничто, ничто. Сэнсэй говорит, что когда у тебя есть власть, деньги становятся не нужны.
— Я согласен, но подумай о своей семье, о наших с тобой отцах, о деде, они могли бы купить себе немного земли, и тогда им не пришлось бы трудиться на чужих полях — и не пришлось бы время от времени искать ещё и дополнительную работу, чтобы заработать хоть что-нибудь сверх самого необходимого.
— Ты прав, — согласился Ори. Сёрин в тот раз рассмеялся.
— Нам-то нет нужды беспокоиться, мы никогда не получим даже сотни коку, а если бы и получили, то все равно потратили бы свою долю на девушек и саке и стали бы даймё Плывущего Мира. Тысяча коку — это все деньги, какие есть в мире!
— Нет, это не так, — возразил Ори. — Не забывай, что говорил нам сэнсэй.
Во время одной из тайных встреч Кацуматы с группой избранных учеников и последователей он сказал:
— Доход Сацумы составляет семьсот пятьдесят тысяч коку и принадлежит нашему господину, даймё, который делит его так, как считает нужным. Это ещё одна традиция, которая изменится при новом правлении. Когда великие перемены произойдут, доход любого владения будет распределяться Государственным советом, в который сможет войти любой разумный самурай, любого звания, высокого или низкого, и любого возраста, при условии, что он наделен необходимой для этого мудростью и доказал, что является человеком чести. Этот закон будет единым для всех княжеств, поскольку страна будет управляться Верховным государственным советом в Эдо или Киото, избранным на равной основе из достойных самураев — под руководством Сына Неба.
— Сэнсэй, вы сказали, любой? Могу я спросить, включает ли это и самураев из рода Торанага? — спросил Ори.
— Никаких исключений не будет, если человек достоин избрания.
— Сэнсэй, пожалуйста, расскажите про род Торанага. Кто-нибудь знает счет их подлинному богатству, может исчислить земли, которыми они действительно правят?
— После Сэкигахары Торанага забрал у мертвых врагов земли, приносящие ежегодно пять миллионов коку, почти треть всего богатства Ниппона, забрал для себя и своей семьи. Навечно.
Среди потрясенного молчания, которое последовало за этими словами, Ори произнес то, о чем подумал каждый из них:
— С таким богатством мы могли бы иметь самый большой флот в мире, столько боевых кораблей, пушек и ружей, сколько нам нужно, мы могли бы создать лучшую армию, вооруженную лучшими ружьями, мы могли бы вышвырнуть всех гайдзинов с нашей земли!
— Мы даже могли бы вести войну на их территории и расширить наши пределы, — тихо добавил Кацумата, — и смыть позор минувших дней.
Они сразу поняли, что он имел в виду тайро, военачальника Накамуру, непосредственного предшественника Торанага на посту верховного правителя и его господина, великого крестьянина-генерала, который в те времена был стражем Дворцовых Врат и поэтому, в знак признательности, получил от императора высочайший титул, на который только мог надеяться человек низкородный, титул тайро, означавший «диктатор», — не титул сёгуна, к которому стремился одержимо, но никогда не мог бы получить.
Подчинив себе всю страну, главным образом за счет того, что убедил своего главного врага Торанагу принести клятву вечной верности и покорности ему и его сыну-наследнику, Накамура собрал гигантскую армаду кораблей и начал широкую военную кампанию против страны Тёсон, или Кореи, как её иногда называли, с целью пролить свет высокой культуры на эту землю и использовать её как первую ступень на пути к Трону Драконов Китая. Но его армии потерпели в битвах неудачу и вскоре с позором отступили — как много веков назад, в прошлые эпохи, окончились столь же сокрушительным поражением две другие попытки японцев закрепиться на континенте. Трон Китая по сю пору оставался для Японии самым притягательным магнитом.
— Подобный позор должен быть смыт навсегда — как тот позор, который Сынам Неба пришлось вытерпеть по вине Торанага, узурпировавших власть Накамуры после его смерти, погубивших его жену и сына, сравнявших с землей их замок в Осаке и уже больше чем достаточно грабящих наследство Сына Неба! Сонно-дзёи!
— Сонно-дзёи! — откликнулись юноши. Глаза их горели.
Стемнело. Оба юных самурая выбивались из сил: страх гнал их вперед без остановки, и долгий путь совсем измотал обоих. Но ни тот, ни другой не хотел первым признаться в этом, поэтому они упорно продолжали бежать вперед, пока не достигли края леса. Теперь перед ними лежали покрытые водой рисовые поля, раскинувшиеся по обе стороны Токайдо, которая вела к окраине Канагавы, видневшейся невдалеке, и к дорожной заставе.
— Давай… давай остановимся ненадолго, — сказал Ори. Его измучила пульсирующая боль в ране, голова болела, грудь болела, но он не показывал виду.
— Хорошо. — Сёрин дышал так же тяжело, голова и грудь у него болели ничуть не меньше, но он рассмеялся. — Ты немощен, как старуха. — Он нашел сухой клочок земли и с удовольствием опустился на него. С большой осторожностью он начал изучать окрестности, пытаясь отдышаться.
Токайдо была почти пуста, передвижение по ночам обычно запрещалось бакуфу, и любой путник подвергался суровому допросу и жестоко наказывался, если не имел достаточно веского оправдания. Несколько носильщиков и последние из путников спешили к заставе у Канагавы, все остальные принимали горячую ванну или бражничали в безопасности гостиниц и постоялых дворов — их в этом придорожном селении было великое множество. По всей стране дорожные заставы закрывались с наступлением темноты и не открывались до рассвета и всегда бдительно охранялись местными самураями.
По ту сторону залива Сёрин увидел масляные фонари на набережной и в некоторых домах в Поселении, а также на кораблях, стоявших на якоре. Яркая луна, вполовину круга, поднималась над горизонтом.
— Как твоя рука, Ори?
— Хорошо, Сёрин. Мы уже отошли от Ходогайи больше чем на ри.
— Да, но я не буду чувствовать себя в безопасности, пока мы не дойдем до гостиницы. — Сёрин принялся разминать шею, пытаясь унять ноющую боль в ней и в голове. Пощечина Кацуматы изрядно оглушила его. — Когда мы сидели перед господином Сандзиро, я подумал, что нам конец, Я решил, что он приговорит нас к смерти.
