По японским меркам сумма была просто огромна, на взгляд европейца — граничила с расточительством, даже с учетом крайне благоприятного курса обмена валют. Целую неделю он торговался, но сумел снизить цену лишь на несколько су. Каждую ночь сны о ней не давали ему покоя. Поэтому он согласился. Семь месяцев назад с соблюдением всех необходимых церемоний её официально представили ему. Она официально согласилась принять его. Они оба поставили свои подписи под контрактом. Следующую ночь он провел с ней, и она оказалась всем, о чем он мечтал, что видел во сне. Смеющейся, веселой, не знающей устали, нежной, любящей.
— Она была подарена мне Богом, Анри.
— Дьяволом. Как и мама-сан.
— Нет, это не её вина. За день перед тем, как я получил Хану, Райко сказала мне, официально — я как раз оформлял выплату денег, — что прошлое — это прошлое, она обещала лелеять Хану лишь как одну из своих девушек и следить за тем, чтобы Хану никогда не посещали другие мужчины и она оставалась только моей, начиная с того дня.
— Значит, это она убила её?
Андре налил себе ещё коньяку.
— Я… я попросил Хану назвать мне тех трех мужчин, ведь один из них мой убийца, но она сказала, что не знает их имен, а может, просто не захотела говорить. Я… я ударил её по лицу, чтобы силой заставить её, но она лишь всхлипнула, даже не закричала. Я был готов убить её, да, но я любил её и… тогда я ушел. Я был как бешеный пес, брел, ничего не соображая и ничего не видя перед собой, времени, наверное, было часа три или четыре ночи. Я забрел прямо в море. Может быть, я хотел утопиться, не знаю, точно не помню, но холодная вода отрезвила меня. Когда я вернулся в дом Трех Карпов, Райко и все остальные были в шоке, я ничего от них не добился. Хана лежала там, где я её оставил. Только теперь она плавала в луже крови, в горле торчал мой нож.
— Значит, это было самоубийство?
— Так мне сказала Райко.
— Ты в это не веришь?
— Я не знаю, во что мне верить, — с болью в голосе произнес Андре. — Я знаю только, что вернулся туда, чтобы сказать ей, что я люблю её, что болезнь — это карма, и она не виновата, не виновата, что я очень сожалею о том, что сказал то, что сказал, и сделал то, что сделал, и что все у нас будет как прежде, кроме того, что… кроме того, что когда это станет… станет заметно, мы вместе покончим с собой…
Анри пытался сосредоточиться — после услышанного его собственный разум тоже отказывался служить ему. Он никогда даже не слышал о доме Трех Карпов до того, как новость о смерти девушки облетела Поселение. Андре всегда так скрытен, подумал он, соглашаясь, впрочем, что это разумно, и он прав, меня это действительно никак не касалось, пока бакуфу не начали официальное расследование.
— Те три человека, эта твоя Райко знала, кто они и откуда?
Андре тупо покачал головой.
— Нет, а другая мама-сан отказалась назвать ей имена.
— Кто она? Как её зовут? Где она сейчас? Мы сообщим о ней бакуфу, они могли бы заставить её рассказать обо всем.
— Они не стали бы этим заниматься, с какой стати? Тот, другой дом — он оказался тайным местом встреч бунтовщиков, гостиница Сорока Семи Ронинов; примерно с неделю назад его сожгли дотла, а голову мамы-сан выставили на пике. Пресвятая Богородица, Анри, что же мне теперь делать? Хана мертва, а я жив…
16
Вскоре после полудня доктор Хоуг уже сидел в катере, который держал курс на пристань британской дипломатической миссии в Канагаве. Бебкотт прислал записку, что не может покинуть Канагаву, потому что делает операцию в своей тамошней клинике, пообещав вернуться сразу же, как только освободится: «… извините, вряд ли это у меня получится раньше позднего вечера, вероятнее же всего, мне придется остаться здесь до завтрашнего утра. Я буду более чем рад, если вы пожелаете присоединиться ко мне, только будьте готовы остаться на ночь, потому что погода на море меняется быстро…»
На пристани их ждали гренадер и Лим в белом халате, просторных черных штанах, мягких тапочках и маленькой шапочке на макушке. Когда Хоуг выбрался из катера, Лим, зевнув, обозначил телом приветственный поклон.
— Хэйа, масса, Лим-ма, Номер Один Бой.
— Мы можем оставить «пиджин» для кули, Лим, — ответил Хоуг на сносном кантонском наречии, и глаза Лима тут же сползли к переносице. — Я — Мудрый Целитель Врач Ученый. — Таково было китайское имя Хоуга — значение двух иероглифов, ближайших по звучанию к кантонским слогам «хо» и «ге», — выбранное для него из целой дюжины других вариантов Гордоном Ченом, компрадором компании Струана, одним из его пациентов.
Лим тупо уставился на него, притворяясь, что ничего не понял, обычный и самый быстрый способ заставить потерять лицо чужеземного дьявола, который осмелился выучить несколько слов на языке цивилизованных людей. «Ай-йа, — подумал китаец, кто он, этот смердящий блудодей, этот гноепакостный краснорожий дьявол с бычьей выей, пожирающий матерей, эта жабообразная мартышка, которая набралась наглости говорить на нашем языке с видом столь гнусного превосходства…»
— Ай-йа, — сладко проговорил Хоуг, — я также знаю много, очень много грязных слов, чтобы подробно описать мать какого-нибудь мерзкого сосуда похоти и все её гноеточивые части, если этот крестьянин родом из утопающей в навозе и собачьей моче деревни даст мне к тому повод столь же невесомый, как моргнувшее веко, например, притворится, что не понимает меня.
— Мудрый Целитель Врач Ученый? Ай-йа, какое хорошее имя! — Лим коротко хохотнул. — И никогда за много лет не слышал я, чтобы чужеземный дьявол так хорошо говорил на языке мужчин.
— Хорошо. Ты скоро услышишь ещё больше, если меня снова назовут чужеземным дьяволом. «Благородного Дома» Чен выбрал мне имя.
— «Благородного Дома» Чен? — У Лима отвисла челюсть. — Достославный Чен, у которого мешков с золотом больше, чем волос на шкуре быка? Ай-йа, какая дьявольская привилегия!
— Да, — согласился Хоуг, добавив не вполне правдиво: — И он также сказал мне, что, если вместо немедленного исполнения всех желаний, на какое вправе рассчитывать его друг, у меня возникнут хоть какие-нибудь отдающие дерьмом проблемы с любым из жителей Срединного Царства — будь он высок званием или низок, — мне достаточно лишь упомянуть при нем по возвращении имя этого мерзкого скотоложца.
— О-ко, Мудрый Целитель Врач Ученый, для нас действительно большая честь принимать вас в нашей бедной, пропахшей навозом лачуге.
Доктор Хоуг почувствовал, что достиг в глазах китайца необходимой степени величия, благословляя про себя своих наставников, главным образом благодарных пациентов, которые научили его по-настоящему важным словам и подсказали, как ему следует держаться в Срединном Царстве с определенными людьми и в определенных ситуациях. День был теплым и приятным, и вид небольшого городка понравился ему: храмы, виднеющиеся поверх невысоких крыш; рыбаки, закидывающие сети в заливе, квадраты рисовых полей, утыканные фигурками крестьян, спешащие во все стороны люди и нескончаемый поток путников на Токайдо вдалеке. К тому времени, когда они с притворно подобострастной помощью Лима достигли ворот миссии, Хоуг уже достаточно хорошо представлял, какова общая ситуация в Канагаве, сколько сегодня больных у Бебкотта и чего ему следует ожидать.
Джордж Бебкотт находился у себя в операционной, ему ассистировал японец, его последователь и ученик, приставленный к нему бакуфу для изучения западной медицины. Приемную снаружи заполняли жители Канагавы, мужчины, женщины и дети. Операция была неопрятной, больному ампутировали стопу.
— Славно видеть вас вновь, Джордж, могу я вам чем-нибудь помочь?
