13
— Наконец-то, куда ты пропала! — вздохнул отец, увидя жену, появившуюся из-за деревьев.
— Это оказалось дальше, чем я думала, — сказала она, садясь рядом с ним. — В лесу легко обмануться.
Наступило долгое молчание. Отец еще не оправился после приступа кашля, однако он внимательно смотрел на жену, которая, видимо, совсем выбилась из сил. По лицу у нее катился пот, она прерывисто дышала и так согнулась, будто лес навалился всей своей тяжестью на ее худые плечи.
— Ну и как, видела кого-нибудь?
— Да… — сказала она. — Мы ошиблись дорогой.
Отец и сам догадывался об этом, но он до того устал, что ее слова не произвели на него особого впечатления. Только спустя несколько минут он спросил:
— А мы далеко зашли?
— Надо вернуться на развилку и пройти еще порядочный кусок по другой тропе.
Ему хотелось сказать: «Это слишком далеко. Вернемся лучше домой». Но как быть с тележкой? Только эта мысль и дала ему силы продолжать путь.
— Ты совсем вымоталась, — сказал он.
— Нет. Идем.
Отец встал и поплелся следом за женой. Он шел, не отрывая глаз от ее худых ног и от подола серой холщовой юбки. Значит, придется пройти обратно до конца этой тропы, а потом еще и по той.
Они шли с самого раннего утра. И сколько же они прошли зря, а все потому, что он из упрямства не повернул обратно, хотя и чувствовал, что ошибся. Жена шла следом за ним. Потом она еще долго, очень долго брела напрямик через лес, пока он отдыхал, а затем, вернувшись, сказала: «Мы ошиблись дорогой». Она не сказала: «Ты ошибся дорогой». Ни словом, ни взглядом не попрекнула его, а теперь идет впереди и не жалуется на усталость, даже не упоминает о ней. Конечно, она моложе, и легкие у нее в порядке, ей не трудно дышать, не то что ему, но у нее грыжа, и при каждом шаге у нее, верно, такое ощущение, будто живот тянет ее вниз.
Отец шел, отупев от усталости, и постепенно им овладевала дремота, но овладевала только головой, остальное тело не поддавалось, оно было вроде машины, которая хоть и поизносилась порядком, но по инерции еще работает. Минутами он стряхивал с себя дремоту и повторял про себя: «Впереди-то надо бы идти тебе. Твое место там. Она и так потрудилась больше тебя». Но вслух он ничего не говорил. Ему казалось, что сейчас идти легче, но, если он что-то изменит, хоть на минуту нарушит молчание и замедлит шаг, ему уже не сдвинуться с места.
Дойдя до развилки, мать остановилась, и отец чуть не уткнулся носом ей в спину.
— Я пойду впереди, — чуть слышно сказал он.
Она обернулась, посмотрела на него и испугалась.
— Да тебя ноги не держат, — сказала она. — Постоим немного.
— Если мы еще постоим — всему крышка.
Он сказал это надтреснутым голосом, а затем на него напал кашель, должно быть, отчасти вызванный тем усилием, какого ему стоило удержаться от стона. Господи, не разревется же он! Или ему теперь и вправду грош цена? Не осталось и тени того, каким он был прежде.
Мать заставила его сесть на пень в нескольких шагах от дороги.
— Давай поедим, — сказала она. — Я уверена, что уже больше десяти. Подкрепимся немного. Не знаю, как у тебя, а у меня кружится голова.
Он понял, что это неправда. Что сказано это только ради него. Понял, но промолчал. У него не было охоты, не было сил спорить. Мысль о том, что время уходит, что надо собрать хворост и найти тележку, покинутую в лесу, правда, еще маячила в его сознании, но уже где-то далеко-далеко, лежала, словно тяжелая кладь на дне ямы — кладь, которую мало-помалу затягивает тиной. Скоро тина ее совсем закроет, и тогда сверху ляжет плотный слой усталости.
Мать открыла сумку и достала еду. Вначале отцу не шел кусок в горло. Язык плохо ворочался, во рту пересохло. Он глотал с трудом, подавляя мало ему знакомое отвращение к пище. Через некоторое время, проглотив несколько кусков и выпив полстакана вина, он признал, что жена была права. Она угадала: он устал главным образом потому, что перед уходом поел на скорую руку. Конечно, не такой уж он слабый, не такой уж немощный, как сам только что думал. Раз ты был лучшим гимнастом в полку, раз ты полжизни управлялся с мешками в сто кило каждый, тебя не свалят с ног несколько километров быстрой ходьбы с жалким вещевым мешком за спиной. Конечно, в семьдесят лет ты уже не тот, что в двадцать, но слабосильным тебя еще не назовешь.
Наработать столько, сколько в молодости, он, конечно, не наработает, но фашинник еще сумеет нарезать. На вырубке он себя еще покажет. Отец посмотрел на свой садовый нож. Он тут, у его ног, лезвие истончилось от веток и точильного камня. Ручку он сам смастерил, и она так отполирована его ладонью, что, когда он за нее берется, у него такое чувство, будто она специально отлита по его руке, по его пальцам. Этот старый нож еще послужит. Отец любил свой нож за то, что у него как раз подходящий вес, не слишком тяжелый, но достаточный, чтобы своей тяжестью дополнить силу того, кто им работает. Настоящий нож для хвороста. С ножом на пару они еще наготовят веток — ровных и аккуратных, таких не всякий молодой нарежет. Конечно, он потерял больше часа, потому что ошибся дорогой, но будьте покойны, он сумеет наверстать этот час.
Еще не остывший кофе окончательно подкрепил его. Теперь оставалось только найти вырубку, а на ней тележку, целую и невредимую, со всеми ее четырьмя колесами, тележку, готовую выдержать груз вязанок, и сам он тоже Готов приступить к работе.
Как только мать все уложила он поднял свой мешок, взял палку и пустился в путь. Теперь он шел твердым шагом, совсем не похожим на шаг старого, усталого человека.
14
Дорога, которая привела их на вырубку, не показалась отцу такой уж длинной — вероятно, причиной тому была уверенность, что они идут по правильному пути. Как только он заметил между стволами дубов и ясеней черную крышу барака, он ускорил шаг.
— Ты идешь слишком быстро, — сказала запыхавшаяся жена.
— Да мы уже пришли.
Он чувствовал, как у него колотится сердце. Еще немного, и он бы побежал. Он видел крышу из толя, бревенчатые, дощатые стены, кучи чурбаков, огромные поваленные стволы с необрубленными сучьями, а тележки не видел. У него сильно билось сердце, и не только из-за долгой ходьбы.
— Тележка… Ах ты, черт, да где же тележка?
— Что ты сказал?
Отец, сам того не сознавая, говорил вслух.
— Ничего, ничего, — ответил он, еще ускоряя шаг. Усталости как не бывало. Ноги уже не ощущают всей тяжести пройденного пути. В голове одна мысль: тележка. Как только они добрались до поляны, он сошел с тропы и пустился напрямик к бараку. Он перелезал через пни, спотыкался, застревал в сушняке, ругал дровосеков за плохо очищенную вырубку. Ему хотелось, как бывало в молодости, перемахнуть через эти чурбаки. Сейчас он их обходил. Страх одновременно подгонял и удерживал его. С каждым шагом в нем росла уверенность, что тележку украли. Он крепче сжал палку, другой рукой судорожно впился в лямку мешка. Черт бы их взял! Их надо поймать. Негодяи! Хватит ли у него духу дойти до конца, обогнуть барак со
