остальные пойдут на дрова и будут прекрасно гореть. Последний месяц до начала строительных работ он почти все время проводил на огороде у ближних грядок. Мало-помалу он привык к мысли, что здесь построят гаражи. Он даже приготовил позади дома место, куда будут свозить чернозем, который выбросят землекопы, роя котлован для фундамента. Он все заранее обдумал.
И вот однажды — это случилось в понедельник утром — отца разбудил рокот моторов, от которого содрогался дом. С минуту старик неподвижно лежал в постели, стараясь понять, откуда идет этот шум. Сквозь щели ставен в комнату проникал свет. Рокот доносился с улицы.
Отец выглянул в окно. Он судорожно вцепился в подоконник и пробормотал:
— Эх, черт!.. Эх, черт! Да как же это возможно!
Он не в силах был сдвинуться с места. Не в силах был ничего сказать.
Забор, ограждавший сад, исчез. На улице стоял грузовик, и какая-то огромная машина, названия которой отец не знал, вспарывала землю в его саду. Длинная рука на механических шарнирах сгибалась и разгибалась, железная челюсть, покачиваясь, вгрызалась в жирный чернозем, захватывала его чуть ли не тачками и ссыпала в кузов самосвала.
— Эх, черт! Да как же это возможно!
Старик спустился со ступенек крыльца, даже не успев накинуть куртку, и поспешил в сад.
Из окна ему видна была только часть строительной площадки, но теперь с дорожки он уже мог разглядеть, что вся левая сторона сада была разрыта больше чем на тридцать метров в длину. Рабочих было всего двое, не считая того, который сидел в кабине стального чудища с длинной рукой. Железная калитка была сорвана с петель, смята и валялась посреди дороги, идущей вдоль сада. Вся центральная дорожка была уже разрыта, и, чтобы выйти на улицу, отцу пришлось обходить рытвины. Когда он подошел настолько близко, что люди могли его услышать, он крикнул:
— Да что вы делаете?.. Вы, видно, спятили!
Рабочие оглянулись. Один из них шагнул навстречу отцу. Это был невысокий худой брюнет с черными усиками, на вид лет сорока. Из-за шума он не мог разобрать, что крикнул отец. Подойдя к старику, он спросил с сильным итальянским акцентом:
— Что вы сказали?
— Я говорю, что вы спятили. Что вы делаете? Ведь вы тут все уничтожили!
Человек явно удивился. Он повернулся к своему товарищу, который как стоял, так и продолжал стоять. Отец показал рукой на кузов самосвала, уже наполовину заполненный черноземом, из которого торчали колья от забора и проволока.
— Что вы собираетесь со всем этим делать?
— Свезем на свалку.
— Такую землю да на свалку… И зачем вы все так перерыли? Надо было выбрать столько, сколько требуется для фундамента… Прекратите, нельзя же так.
Итальянец подошел к машине, вскочил на подножку кабины и стал что-то говорить, сильно жестикулируя. Длинная металлическая рука опустила громадную челюсть на землю, мотор заработал тише, и вскоре крановщик в сопровождении итальянца подошел к отцу.
Этот был француз. Тоже низкорослый, но коренастый здоровяк. На нем была синяя майка, открывавшая широкие плечи с мощными буграми мышц. Руки были по локоть в машинном масле.
— В чем дело? — спросил он.
Отец снова объяснил: он не понимает, что происходит, роют совсем не так, как предусмотрено.
— Я делаю то, что мне было сказано, — ответил крановщик. — Чтобы заложить фундамент, надо вырыть котлован глубиной в полтора метра. Так отмечено в плане.
— Полтора метра? — пролепетал отец. — Но… но эта земля… Я приготовил для нее место там, позади дома.
Мужчины переглянулись, потом крановщик сказал:
— Да разве с самосвалом туда проедешь?
— Я думал… Словом — Да нельзя же так… нельзя…
Отец даже не посмел заикнуться о тачке. Он смотрел на огромную махину, мотор которой хрипло покашливал, отчего подрагивали прикрывавшие его железные листы. Смотрел на самосвал со спаренными колесами, которые были почти с него ростом. Никогда еще он не чувствовал себя таким ничтожным, слабым и жалким, как в эту минуту.
— А мой забор? — пробормотал он.
— Калитку мы положили на дорогу. Если хотите, можем отнести ее к дому.
Отец только вяло махнул рукой. Он был сражен. Он пришел сюда, чтобы прогнать незваных гостей с их машинами, а теперь чувствовал, что его охватила бесконечная слабость. Видя, что старик не уходит и молчит, крановщик снова залез в кабину. Он опустился на свое сиденье, мотор зарычал, из узкой трубы, шедшей вдоль кабины, вырвалось облачко голубоватого дыма, гусеницы заскрежетали, стальная рука поднялась, разверзая челюсть с длинными сверкающими зубьями.
Уже много лет отец каждую весну разрыхлял, эту землю зубьями своей цапки. Зубья машины были из той же стали, они так же поблескивали, но вгрызались они в землю в тысячу раз яростнее. С каким-то злобным остервенением. И от каждой раны, нанесенной земле, отец испытывал такую боль, как будто стальные зубья рвали его собственное тело.
Шофер-итальянец все еще стоял рядом с ним. Они обменялись взглядами, потом отец попросил:
— Если можно, деревья оставьте на дороге. Я их пущу на дрова.
— Пожалуйста, это нетрудно.
Они снова взглянули друг на друга, и отцу показалось, что в черных глазах итальянца промелькнула жалость.
— Так принести сюда калитку? — спросил он.
— Конечно, не оставлять же ее там.
Шофер подозвал товарища, вдвоем они подняли калитку и отнесли ее к сараю. Отец знал, что теперь он не мог бы ее даже приподнять. А между тем он хорошо помнил день, когда навешивал эту калитку. Тогда он еще держал булочную. Они установили калитку вдвоем с подмастерьем как-то вечером. И справились так же легко, как эти двое рабочих.
Когда мужчины прислонили калитку к одному из столбов сарая, отец сказал:
— Выпьете по стаканчику?
Рабочие пошли вслед за ним в дом, старик достал стаканы и литровую бутылку вина.
— Надо бы позвать вашего товарища, — заметил он.
— Нет, — сказал итальянец. — Он не может останавливать машину. За нее платят по часам.
Отец поднял свой стакан.
— За ваше здоровье.
— И за ваше, — ответил итальянец.
Его товарищ тоже поднял стакан и произнес несколько слов, которые отец не понял.
— Он что, не француз?
— Нет. И языка не знает… Это военнопленный. Только он не немец. Кажется, он поляк, его насильно взяли в немецкую армию. Он понимает только одну фразу. — Итальянец повернулся к товарищу и со смехом сказал: — Война капут… Войне конец.
Поляк тоже рассмеялся, поднял руку и повторил:
— Война капут, войне конец.
Война действительно окончилась неделю назад. Восьмого мая была подписана капитуляция Германии. Отец прочел об этом в газетах, которые принес ему Робен. Но для него это событие мало что изменило.
Начиная с 1939 года война дважды проходила через их город. И оба раза она пощадила его дом и сад. Теперь война окончилась, но вместе с ней кончалось и что-то другое. И что-то другое начиналось. Наступило иное время, непонятное отцу. Время, которое даже не принимало его в расчет, его, человека, состарившегося в ожидании чего-то, а чего именно — он и сам не знал.
Мать ушла. Уходит и сад, а он сидит у себя на кухне и пьет вино с итальянцем и другим рабочим, про которого даже неизвестно, откуда он родом. Поистине теперешний мир совсем не похож на прежний.
— Ну, нам пора, — сказал итальянец.
