загорелые лица, черные усы, свисающие змейками. На голове — смушковые шапки. У двоих — серьги в ушах, на боку короткие кривые сабли. «Казаки!..» — мелькнула мысль.
— Щоб тыхо було! — приказал один.
— А чего мне кричать, — ответил Фонька Драный Нос, все же с опаской поглядывая на казаков.
— О цэ и добро! — Казаки поставили Фоньку на ноги. — Пишли!..
Фонька шагал за плечистым, рослым казаком. Руки у Фоньки были связаны, и он, спотыкаясь, едва поспевал за ним. Двое шли сзади. Идти пришлось около версты. Вскоре оказались на поляне, и Фонька Драный Нос раскрыл от удивления рот. Вся поляна в шалашах. Между ними — повозки. Дымят костры. Сверкают поднятые отточенные пики. Возле костров и на повозках казаки. Фонька Драный Нос впервые услыхал украинский говор. Много в нем понятных и похожих на белорусские слов. Подошли к шатру, у которого стоял часовой с мушкетом.
— Зови атамана. Языка привели.
Окинув беглым взглядом Фоньку, часовой тихо и протяжно свистнул. И тут же скрылся за пологом.
Из шатра вышел атаман — чубатый, в темно-синем кунтуше и насунутой набекрень смушковой шапке. За широкий пояс заткнута пистоль. По годам не молод, но и не стар. Настороженные глаза ощупывали Фоньку.
— Где взяли? — спросил атаман.
— С барки…
Атаман, подобрав кунтуш, уселся на березовый чурбак и сплюнул. Еще раз посмотрел на Фоньку.
— Какой это к бесу язык?!. Хлопа привели.
— Теперь и купцы холопское надевают. Кто его знает. У него, атаман, на лбу клейма нет.
— Хлопу не на лоб смотреть надо, а на зад…
— Гарно сказав, батько! — Казаки дружно загоготали.
— Скидывай рубаху, — приказал атаман Фоньке. — Сейчас увидим, какого он роду и племени.
Фоньке развязали руки и вмиг сорвали сорочку. Атаман посмотрел на иссиня-красные рубцы:
— Смотри, Микола, как оно панское письмо отпечатано. — И уже Фоньке: — Как звать?
— Фонькой, по прозвищу — Драный Нос.
— Нос и впрямь драный. Признавайся, напугали казаки?
Фонька не знал, что ответить атаману. То, что струхнул, так это было. Только не казаки в лесу страшны, а харцизки. Те бродят шайками в лесах и, грабят одинаково что пана, что холопа.
— Чего пугаться…
— И я о том. Рассказывай, куда путь держал?
— На Сечь хочу.
— От панов бежишь?
— Стало быть… — Фонька натянул рубаху, вздохнул. — Купец на барку взял до Любечи. А сам из Полоцка.
— Скажи, не ждут казаков в Полоцке? — атаман пытливо прищурил карие глаза в ожидании ответа.
— Ждут, — Фонька Драный Нос подтвердил с уверенностью. — Невмоготу стало под паном. Правда, бают, что и Хмель из шляхетного рода… — Фонька осекся, подумал, что сболтнул лишнее.
Стоявшие поодаль казаки засмеялись. И Фонька засмеялся. Только лицо атамана по-прежнему оставалось серьезным, даже строгим.
— У казаков своих земель хватает. Хмеля не равняй, дурень!
— Может, оно и по-твоему, — подумав, согласился Фонька. — Люд говорит, есть универсал гетмана Хмеля, чтоб белорусцам беды не чинить и брать под свою защиту. Правда ли это?
— Есть. Рукой гетмана писан.
Об этом универсале Фонька Драный Нос слыхал на барке. Из уст в уста передают всякие указы гетмана: чтоб беспрепятственно пропускали купцов с товарами, чтоб оберегали церкви и святых отцов от надругания иезуитов, чтоб с почтением относились к бабам и девкам. И еще всякое такое, чего не запомнил Фонька.
Атаман поднялся и, отыскав глазами Миколу, приказал:
— Принеси Фоньке мяса и хлеба. — Посмотрел испытующе. — Чего тебе на Сечь бежать? Там никого не осталось. Или, может, задумал в наших краях жениться?
Фонька Драный Нос усмехнулся:
— Чего бы нет? Там девки чернобровые.
— А может, пойдешь с нами? — Атаман ждал ответа. — Поразмысли. Неволить тебя не стану.
Словно искра проскочила в сердце Фоньки. Перед господом богом давал клятву расквитаться с панами за каждый рубец на теле, за каждую обиду, что лежала под сердцем, за святую веру, что попирают и топчут.
— С тобой пойду, атаман! — прошептал Фонька пересохшими губами.
— Сотник!
— Я! — отозвался живо казак.
— Дай Фоньке саблю и коня!..
Густой, белый туман стоял над Березой-рекой; лес терялся в синем ночном мраке. Спали птицы, и до рассвета было еще далеко. А сотники уже сидели в шатре атамана. Совещались недолго. Покинув шатер, стали поднимать сотни. Пофыркивали в тишине кони и звенели уздечки.
В какую сторону будет двигаться войско, Фонька Драный Нос не знал. Ничего не мог ему сказать и Микола Варивода, храбрый и ушлый полтавский казак. Фонька подружился с Миколой, спал с ним рядом, и тот отдал Фоньке старые, но еще целые чоботы и шапку, отороченную мехом.
— Бач, и ты казай! — Микола хлопнул Фоньку по плечу. — Шапку, хлопче, ховай, бо як зрубають голову, то нэ будэ на що надиваты!..
В первые же дни от Миколы Фонька узнал многое. Больше всего удивился тому, что атаман никакой не казак, а хлоп из-под Быхова-города, что на восток солнца от Бобруйска и стоит на земле Великого княжества литовского. Как попал он на Украину, сказать не мог. Но гетман Хмель дал ему загон в тысячу, сабель и послал на Белую Русь. Только дивно, что прозвище у атамана казацкое — Гаркуша. Человек он отважный, и если б было это не так — не пошли б за ним казаки. Да и у гетмана Хмеля был в почете, ибо не только рубался лихо, но и посольские дела вершил. Дважды бывал Гаркуша в Москве у царя Алексея Михайловича[4]. О чем там вел разговор с государем, ведомо лишь царю, атаману да самому Хмелю.
Фонька присматривался к загону. Видел, что село на коней много мужиков в Белой Руси. Кто из-под Гомеля, кто из-под Хлипеня[5], кто из Бобруйска.
Вытянулись сотни из леса — светало. И пошли на рысях в сторону села с дивным названием Олба. До Олбы не доскакали верст пять и свернули со шляха. Только тогда Фонька узнал от Миколы, что держат путь к маентку ясновельможного пана Гинцеля.
Когда вышли из леса — увидели на пригорке богатый каменный дом, за которым виднелись сложенные из камня сараи и часовня с остроконечной крышей. Гаркуша привстал на стременах, пристально вглядываясь в дом. Там еще спали. Атаман махнул рукой, и сотня пошла вдоль леса, в обход.
Как по цепочке, полетели команды есаулов, и кони сорвались с мест. С гиканьем и свистом влетели в фольварк. Заскрипев, распахнулись ворота, и двор панской усадьбы наполнился топотом коней и людским гомоном. На крыльцо выбежали два гайдука с мушкетами и сержант. В руках у сержанта была сабля.
— Не вздумай стрелять! — закричал Гаркуша.
Но гайдуки поспешно поставили сошки и, не целясь, выстрелили. Пули никого не задели. Казаки бросились на крыльцо. Первого сержант рубанул саблей и тут же был схвачен сам.
— В сило![6] — приказал Гаркуша, заскрипев зубами.
Сержанта потащили к старому вязу. Гайдуков сшибли с крыльца, и в панских комнатах зазвенело стекло.
В зал, устеленный дорогими коврами, с шумом ворвались казаки. А навстречу им — в нательном
