седока. Не помедлив и мгновения, Корнелиус вскочил в седло, и Юпитер пустился в галоп.
Студент, не торопясь, переворачивал страницу за страницей. Он был так поглощен чтением, что не обращал внимания на дорогу. Лишь однажды всадник бросил взгляд вниз. Серебристые и синие тени чередовались на фоне темной земли. Сначала Генри решил, что это иней, затем вспомнил, что на дворе июнь. Больше всего пейзаж напоминал залитые луной поля, фермы, леса и дороги, обозреваемые с громадной высоты. Впрочем, это открытие совсем не впечатлило Генри Корнелиуса, и он снова погрузился в книгу. Юпитер летел под звездами и луной, его копыта не издавали ни звука.
— Нашел! — воскликнул Генри однажды, а затем: — Ага, понятно. — И немного погодя: — Но ведь на это уйдет уйма камня!
Через несколько минут Корнелиус и Юпитер стояли у реки. На другом берегу лежал городок Торсби.
— Вот оно что, — тихо промолвил Корнелиус. — Так я и думал. Он еще не построен.
Перед Генри Корнелиусом предстала картина лихорадочного строительства. На берегу уже лежали цельные стволы и каменные глыбы, а лошади тянули все новые. Вокруг сновали толпы рабочих. Кто-то передвигался верхом, кто-то тянул лошадей в поводу. Некоторые выкрикивали команды, другие привязывали к деревьям фонари. Однако больше всего поражала пестрота одежд собравшихся: кто в ночных сорочках, кто в панталонах и сюртуках, кто в ночных колпаках, а кто в шляпах. Один малый так спешил, что второпях натянул платье и чепец жены и подоткнул подол.
Посреди этого хаоса, погрузившись в беседу, стояли двое.
— Вы архитектор? — крикнул Генри Корнелиусу один из них. — Меня зовут Джон Элфретон, я старший над каменщиками. А это Уокли, знаменитый инженер. Мы ждали только вас. Хотели узнать, что будем строить.
— Я нашел это здесь, — Корнелиус показал книгу («Воображаемые темницы» Джамбатисты Пиранези).[32]
— Темницу?
— Нет, всего лишь мост. — Корнелиус показал на массивный мост, ведущий к тоскливому тюремному зданию. Подняв глаза, он заметил на другом берегу зловещую молчаливую толпу и спросил: — Кто эти люди?
Мистер Элфертон пожал плечами.
— Бездельники всегда собираются поглазеть на тружеников. Просто не обращайте на них внимания, сэр.
Около часа ночи реку перегородили деревянные леса. Установленные на них фонари и факелы отбрасывали странный мерцающий свет на дома и молчащую толпу. Казалось, рядом с Торсби приземлился светлячок размером с собор Святого Павла.
К двум часам ночи Генри Корнелиус впал в отчаяние. Река оказалась мелкой для моста Пиранези. Мост получался недостаточно высоким. Однако мистера Элфертона это не смутило.
— Не расстраивайтесь, сэр, — сказал он. — Мистер Уокли что-нибудь придумает.
Мистер Уокли стоял в нескольких шагах. Парик он сдвинул набок, чтобы удобнее было чесать в затылке. Инженер что-то лихорадочно писал в записной книжечке.
— У мистера Уокли полно идей, — продолжил Элфертон. — Мистер Уокли построил множество известных навигационных сооружений и виадуков на севере. Выдающийся талант. Он не слишком разговорчив, но, похоже, доволен нашими успехами. Не сомневайтесь, мы справимся!
К четырем мост был построен. Две тяжелые полукруглые арки соединили берега. Каждую поддерживали грубо отесанные каменные глыбы. Все сооружение навевало мысли об античности, об Италии. Такой мост ошеломил бы даже лондонцев, а в Торсби он подавлял все вокруг. Городок терялся на фоне величественного строения. Между арками красовалась каменная табличка с надписью огромными буквами:
Остаток ночи Давид провел в поисках Тома, Когда мост был возведен, врач перебрался на другой берег, чтобы расспросить рабочих. Однако ему не удалось добиться от полусонных строителей никакого толку. Один вздохнул и прошептал: «Мэри, ребенок плачет». Модно одетый юноша поднял поникшую голову и произнес: «Не слишком задавайся, Давенфилд. Вот и молодец». Третий в потрепанном седом парике все время бормотал математические формулы и перечислял длины и высоты мостов и виадуков в окрестностях Манчестера.
Когда первые лучи нового дня посеребрили воды реки, Давид наконец увидел Тома, который уверенной походкой пересекал мост. Руки в карманах панталон, вид весьма самодовольный.
— Ну, и как вам мой красавец, мой мост? Может быть, добавить горельефы, изображающие, как Господь посылает зефиров, херувимов, мантикор,[34] львов и гипогрифов, чтобы посрамить моих врагов?
— Не стоит, — отвечал Давид, — мост и без того прекрасен, и не требует никаких украшений. Вы сделали для людей доброе дело.
— Да? — Слова Давида явно не слишком тронули Тома. — Сказать по правде, я думал только о ваших вчерашних словах. Все мои дети — никуда не годные глупцы, поэтому мне захотелось проявить великодушие и внушить им понятия об ответственности, полезном труде и прочем. Кто знает, возможно, им удастся извлечь из этого хоть какую-то пользу.[35]
— Это и впрямь великодушно, — промолвил Давид, схватил Томову руку и поцеловал, — к тому же так похоже на вас! Когда решите, что пора приступить к воспитанию сыновей и дочерей в соответствии с этими новыми принципами, мы можем вместе подумать над осуществлением ваших замыслов.
— Да ведь я уже приступил! — отвечал Том.
Друзья вернулись в Торсби за лошадьми. Там они и узнали, что слуга мистера Уинстенли привез из Линкольна печальную новость: прошлой ночью мистер Монктон скончался. («Ну, вот, — небрежно заметил Том, — я же говорил, что он долго не протянет»). Слуга также сообщил, что английский аптекарь, шотландский врач и ирландский колдун не стали мешать мистеру Монктону умирать, зато провели весьма приятный денек, болтая, играя в карты и потягивая херес в углу спальни.
— Что поделаешь, — сказал Том, заметив расстроенное выражение на лице друга, — не пропускать же теперь завтрак?
Эльф и иудей вскочили в седла и пересекли мост. К удивлению Давида, они оказались на длинной, залитой солнцем пьяцце. Модно одетые дамы и господа совершали утренний моцион и приветствовали друг друга по-итальянски. Тома и Давида окружали дома и церкви с пышными фасадами. Нептун и другие аллегорические фигуры выбрасывали сверкающие струи воды в мраморную чашу. Из каменных ваз изящно свешивались розовые кусты. Над площадью висел нежнейший аромат кофе и свежеиспеченного хлеба. Однако более всего поражал свет — яркий, как хрусталь, и теплый, как мед.
— Это же Рим! Пьяцца Навона! — вскричал Давид, обрадованный тем, что оказался на родине. Он оглянулся на Торсби. Казалось, будто между Англией и местом, где стоял Давид, вставили грязнейший кусок стекла. — Так значит, сюда попадет всякий, кто решится пересечь мост? — спросил он.
В ответ Том произнес что-то на сидхе[36] — языке, которого Давид не знал. При этом он выразительно пожал плечами, что в весьма грубом переводе вполне могло означать: «Да какая, в сущности, разница?»
Потребовалось несколько лет уговоров и споров, чтобы Давид убедил Тома простить Игрейну за то, что осмелилась выйти замуж без его согласия, а ее сестер — за то, что не выдали мятежницу. Игрейна и мистер Картрайт получили от него содержание и дом на Кемден-плейс в Бате. Две сестры Игрейны, принцессы Нимуэ и Элейна, вернулись в Кастель де тур сан номбр. В сыром и темном лесу с принцессой Морганой случилось что-то скверное, и никто больше ее не видел. Как ни старался Давид, он так и не смог вызвать ни у кого сочувствия к судьбе принцессы. Том просто выбросил ее из головы, а Нимуэ с Элейной так боялись снова разозлить его, что предпочли забыть о сестре, носившей имя Моргана.
Волшебный мост так и не принес Торсби благополучия, ибо мистер Уинстенли по-прежнему ничего не
