Но по крайней мере, осталась одна черта характера Гитлера – его личная храбрость. Он сказал, что останется в Берлине и умрет в нем. Так он и сделал. Гитлер мог презирать прусскую аристократию, но было мало уходов со сцены истории, при которых так скрупулезно был соблюден рыцарский кодекс.
Гитлер написал свое завещание, сказал несколько слов каждому из окружавших его людей, прощаясь с ними, отравил свою верную собаку. Затем на официальной церемонии «сделал честной женщиной» свою любовницу, удалился в аванзал и застрелился.
Он сам написал свою эпитафию за двадцать лет до этого:
«В редкие моменты человеческой истории иногда происходит так, что в одном человеке соединяются практический политик и политический философ… Такой человек стремится к целям, которые постижимы только для избранных. Поэтому его жизнь разрывается ненавистью и любовью. Протест современного поколения, которое не понимает его, борется с признанием будущих поколений, для которых он также работает».
В течение нескольких часов магия еще не исчезала. Борман, справедливо опасаясь, что известие о самоубийстве фюрера лишит бункер всякого ореола власти, продолжал слать телеграммы Дёницу, Кессельрингу, Шёрнеру, не упоминая о смерти Гитлера. Тела Гитлера и Евы Браун были вынесены по аварийной лестнице в сад, где совсем недавно бегала и принюхивалась Блонди на своих ежедневных прогулках с сержантом-эсэсовцем, и опущены в воронку от бомбы. На них вылили несколько канистр бензина и подожгли.
Когда пламя взметнулось к небу, напряжение повиновения, окутывавшее бункер и сам рейх, ослабло. В когда-то священном зале для совещаний курили. И когда это известие распространилось повсюду, огромная структура германской военной машины рассыпалась. В безумном порыве «спасайся, кто может» люди сбрасывали мундиры, сбривали усы, прятали золото и документы, жгли все, что могло навредить им, – от флагов до любительских фильмов. Только германская армия сохраняла до конца видимость дисциплины, иногда даже обмениваясь выстрелами с эсэсовцами[140]. Но внушавшие ужас «черные ландскнехты» были готовы на все, лишь бы спасти свою шкуру.
Некоторым это удалось. Другие встретили позорный конец вроде группенфюрера СС Пауля Грейзера, которого возили в клетке напоказ всей Познани, прежде чем повесить, или Ганса Прюцмана, главы полиции СС на Украине, умершего в агонии от цианида на пустой желудок. Начальник Прюцмана Эрих Кох, гауляйтер Украины и Восточной Пруссии и один из самых ненавидимых людей, всплывших на поверхность в эру нацизма, выжил. Он ухитрялся избегать депортации в Польшу до 1950 года и, по-видимому, так никогда и не был привлечен к суду. Другая фигура, Генрих Лозе, который пытался основать наследственное маркграфство Белоруссии и письменно выяснял, должен ли он отбирать евреев для умерщвления, «невзирая на потребности промышленности», получил небольшой тюремный срок и еще в 1964 году получал пенсию от боннского правительства.
Конечно, настоящих злодеев больше спаслось, чем было поймано. У них был слишком большой запас времени, чтобы подготовить бегство, открыть анонимные счета в Цюрихе, купить на имя подставных лиц недвижимость в Испании, Южной Америке, Ирландии и Египте.
Среди них были группенфюрер Глюке, начальник инспектората концлагерей; Вирт, командовавший системой истребления в Плашуве, в Польше; Гейнц Ламмердинг, начальник штаба группы армий «Висла» Гиммлера и один из высших офицеров СС (он был ответственным за «ликвидацию» французской деревни Орадур-сюр-Глан, когда его дивизия «Рейх» двигалась через Францию в 1944 году).
Вообще говоря, тем, кто был замешан в зверствах только на Востоке, сильно повезло, если они не попали под первую волну экстрадиций, потому что скорое начало «холодной войны» ослабило и затормозило процессы привлечения их к ответу. (Генерал Рейнеке, лично ответственный за смерть 3 миллионов русских пленных, был приговорен к пожизненному заключению.) Если же удавалось затянуть процесс достаточно долго, то обычно его рассматривали в германском суде с точки зрения теории генерала Клея. Так, Бах- Зелевски был осужден на 10 лет (условно) мюнхенским судом. Макс Симон, командир «Мертвой головы» до 1943 года, был вообще оправдан, а Готтлоб Бергер, приговоренный к 25 годам, отсидев два года, был освобожден.
Вероятно, самый мерзкий из всего скопища, Дирлевангер, был окружен с остатками своей бригады у Хальбе в апреле 1945 года. Вся эта часть и много гражданских лиц были расстреляны русскими. Говорят, что сам Дирлевангер спасся, спрятавшись под грудой трупов. В 1955 году он всплыл в Египте, и живет припеваючи на своей вилле в Каире, хотя, по слухам, израильтяне периодически присылают ему бомбы в посылках.
Зловещий доктор Гебгардт, который предвидел «неприятности» и поэтому уговаривал Гитлера сделать его главой германского Красного Креста и специально ездил в бункер, чтобы официально получить иммунитет по долгу службы, обнаружил (и это приятно отметить), что англичане попросту проигнорировали это и после весьма тяжкого для него двухлетнего периода повесили его. Штурмбаннфюрер Рашер, отвечавший за проведение «опытов» по влиянию высоты и замораживания (включая печально известные эксперименты с «человеческим теплом» от обнаженных девушек-цыганок) уже был ликвидирован Гиммлером в ходе недолгих попыток «почистить» лагеря во время консультаций рейхсфюрера с Бернадотом. Генерала Бласковица, одного из командиров германской армии в Польше, порядочного человека, несколько раз поднимавшего в ОКХ вопрос о поведении СС, арестовали американцы, а в лагере его задушили охранники СС, которых комендант нанял на работу в качестве якобы «надежных» людей.
Самой бесславной и, вероятно, одной из самых мучительных, была смерть «национального вождя». После нескольких неприятнейших дней в Фленсбурге, где он пытался подольститься к Дёницу и вернуть себе былое величие, испытывая унижения, которые все время ставили в тупик его штаб, его бросили многие из его ближайших компаньонов. Они уже спешили по своим новым адресам на скотоводческие ранчо Аргентины или собирать бабочек в Швейцарии. Гиммлер незаметно исчез. Чисто выбритый, в форме рядового, с черной повязкой на одном глазу, он был пойман англичанами, признался, кто он есть, но потом, потеряв самообладание, разжевал капсулу с цианидом, спрятанную за десной.
Что касается русских генералов, то бедный Власов, который кончил свою военную карьеру, как и начал ее, сражаясь с немцами в рядах словацких партизан, сдался Паттону. Его препроводили в Москву и через год повесили. Большинство его прежних коллег, с честью вышедшие из суровых испытаний 1941 года, стали старшими командирами в самой мощной армии, которую когда-либо видел мир. Жуков, Конев, Рокоссовский, Толбухин, Малиновский – все командовали фронтами. Другие, как Рябышев и Катуков, были во главе танковых армий. Некоторые, как Черняховский, погибли в бою. Большинство ушло в тень с усилением влияния Сталина и гегемонии партии, которые последовали за окончанием войны.
Старые маршалы – Буденный и Ворошилов, – давно задвинутые на задний план, время от времени фигурировали в официальных мероприятиях в качестве увешанных орденами символов, имевших некоторую церемониальную ценность. Солдаты вмешивались в политику на свою погибель. Жуков и Ворошилов оба пытались встать на пути Хрущева – хотя и с разных сторон, – и оба вследствие этого оказались в опале. Малиновский, отважившийся на это позднее, был более удачлив и в 1964 году являлся министром обороны.
Для Чуйкова, героя Сталинграда, судьба припасла особую награду. Не столько назначение главнокомандующим, хотя и это пришло к нему в свое время, сколько ту особую роль, которую он сыграл 1 мая 1945 года. Ибо именно Чуйков, специалист по уличному бою и его 8-я гвардейская армия (прежняя 62-я в битве на Волге) возглавили наступление на Берлин. В этот день к нему прибыл генерал Кребс, который, еще с тремя офицерами, выбрались из бункера под белым флагом, чтобы вести переговоры о капитуляции.
Кребс немного говорил по-русски и на каком-то этапе своей карьеры даже «был обнят» Сталиным, но как человек он был «ловким, всегда выплывающим» типом. С откровенной невыразимой наглостью он попытался заговорить с Чуйковым на равных, начав разговор с общих тем: «Сегодня Первое мая, великий праздник для обеих наших наций…»
Семь миллионов погибших русских, половина России опустошена, с каждым днем открываются новые свидетельства невыразимых зверств, которые творили немцы над советскими военнопленными и мирными людьми… И все же ответ Чуйкова был образцом сдержанности, доказательством хладнокровия и саркастического юмора этого человека. Он сказал: «У нас сегодня великий праздник. А как там у вас – трудно сказать!»
