маленькие обнаженные груди. Потом она снова натянула на себя футболку и сердито захлопнула дверь. Ее щеки покрылись пятнами лихорадочного румянца. Злость? Смущение?
– Зачем ты это сделала?
– Все равно они на меня все время пялятся.
Она развернулась на каблуках и побежала вверх по лестнице, громко стуча туфельками по деревянным ступенькам. Бобби оторопело остановился в прихожей.
– … Прошу простить ее. Она плоховато справляется.
Это наконец появилась Хетер. Она медленно шла навстречу Бобби по холлу.
Она оказалась меньше ростом, чем он ожидал. Стройная, даже худощавая, только плечи немного округлились. Наверное, когда-то в ней было, как в Мэри, что-то эльфийское, но теперь скулы слишком сильно выпирали под состаренной солнцем кожей, а ее карие глаза, глубоко утонувшие в морщинистых ямках, смотрели устало. Волосы, тронутые сединой, были стянуты на затылке в тугой узел.
Она вопросительно посмотрела на Бобби.
– С тобой все в порядке?
Бобби не сразу обрел дар речи.
– Я просто… просто не соображу, как мне вас называть.
Она улыбнулась:
– Как насчет Хетер? А то все и без того так запуталось.
И она вдруг порывисто шагнула к нему и обняла его.
Он пытался подготовиться к этому моменту, пытался представить, как справится с бурей эмоций. Но момент настал, а он не ощутил ничего, кроме…
Пустоты.
И все время чувствовал, до боли чувствовал, как на него смотрят миллионы глаз, как они следят за каждым его жестом и высказыванием.
Хетер отстранилась.
– Последний раз видела тебя, когда тебе было пять лет, и все должно выглядеть именно так. Что ж, я так думаю, для показухи вполне достаточно.
Она провела Бобби в ту комнату, которую он про себя окрестил кабинетом. На рабочем столе был разложен софт-скрин с высоким разрешением, какими пользуются художники и дизайнеры-графики. На стенах висели какие-то списки, снимки людей, пейзажей, обрывки желтой бумаги, исписанные неразборчивым почерком. Повсюду, где только можно, в том числе и на полу, лежали рукописи и раскрытые книги – в основном справочная литература. Хетер торопливо сняла кипу бумаг с вертящегося кресла и положила их на пол. Бобби понял это как не высказанное словами предложение сесть.
Хетер улыбнулась ему.
– Когда ты был маленький, ты любил чай.
– Правда?
– Ты просто не желал пить ничего, кроме чая. Даже от газировки отказывался. Что же – выпьешь чаю?
Он был готов отказаться.
«Но ведь она, наверное, специально купила чай, – спохватился он. – И это твоя мать, осел ты эдакий».
– Конечно, – сказал он. – Спасибо.
Она ушла в кухню и вернулась с дымящейся чашкой жасминового чая. Низко наклонившись, она подала Бобби чашку и прошептала:
– Меня не проведешь. Но спасибо за поддержку.
Неловкая пауза. Бобби сделал глоток чая.
Он указал на большой софт-скрин, на гору бумаг.
– Вы – кинорежиссер, да?
Хетер вздохнула.
– Была когда-то. Занималась кинодокументалистикой. Я себя считаю специалистом по журналистским расследованиям. – Она улыбнулась. – Я получала награды. Можешь мной гордиться. Правда, мало кому теперь есть дело до этой стороны моей жизни. Теперь главное, что я когда-то спала с великим Хайремом Паттерсоном.
Бобби спросил:
– Вы еще работаете? Несмотря на то что…
– Несмотря на то что моя жизнь превратилась в полное дерьмо? Пытаюсь. А чем мне еще заниматься? Я не желаю, чтобы моя жизнь зависела от Хайрема. Правда, это нелегко. Все так быстро переменилось.
– Из-за червокамеры?
– А из-за чего же еще? Никому теперь не нужны продуманные сюжеты. О сценариях вообще речи нет. Мы все зачарованы новой игрой – возможностью следить друг за другом. Так что нет никакой другой работы, кроме документального «мыла»: наблюдения за реальными людьми в их реальной жизни – с их
