И в конце концов, не всякое подглядывание было нужно для сексуального возбуждения. Каждый день появлялись сообщения о людях, которые по той или иной причине начинали следить за своими близкими и раскрывали какие-то тайны или измены, и в итоге по стране прокатилась волна разводов, скандалов и семейных драк, самоубийств, раздоров между закадычными друзьями, супругами, братьями и сестрами, детьми и их родителями. «Из массы отношений, – думала Хетер, – надо выметать и выметать кучи мусора, пока все хоть немного повзрослеют и привыкнут к мысли о стеклянных стенах, об открытости».
Она заметила, что на стене спальни мальчика висит плакат с очень красивым изображением колец Сатурна, заснятых с помощью аппарата «Кассини». Конечно, мальчик и не думал на этот плакат смотреть. Гораздо больше его интересовало другое. Хетер вспомнила, как ее мать – господи, это было почти пятьдесят лет назад! – рассказывала ей, бывало, о будущем, каким она себе представляла его тогда, в более оптимистичные годы. «К две тысячи двадцать пятому году, – говорила мать, – между заселенными людьми планетами будут летать космические корабли с ядерными двигателями, будут перевозить воду и ценные минералы, добытые на астероидах. Может быть, запустят первый зонд к другой звезде». И так далее…
Может быть, в
«Но, – думала Хетер, – в
Она закрыла связь с «червоточиной» и добавила новые средства защиты доступа. Мэри, конечно, этим вряд ли можно было сдержать надолго, но хотя бы на какое-то время.
Покончив с этим, измученная и расстроенная, Хетер вернулась к своей работе.
/17/
МАШИНА РАЗОБЛАЧЕНИЯ
Давид и Хетер сидели перед мерцающим софт-скрином, и их лица были залиты светом давно прошедшего дня.
… Он был рядовым, солдатом пехотного полка штата Мэриленд. Он был одним из тех, кто шел с мушкетом на изготовку в цепи, протянувшейся вдаль. Был слышен ровный, зловещий барабанный бой.
Пока они еще не узнали его имени.
Лицо у него было чумазое и потное, мундир засаленный, весь в пятнах, вымокший под дождем. Чем ближе к линии фронта, тем сильнее нервничал солдат.
Растянувшееся войско окутывал дым. Но Давид и Хетер уже слышали треск выстрелов и грохот пушек.
«Их» солдат миновал полевой госпиталь – несколько палаток, поставленных посреди расквашенного дождем поля. Около ближайшей палатки рядами лежали неподвижные, ничем не накрытые тела и – что было куда более страшно – целая куча оторванных рук и ног. На некоторых остались обрывки одежды. Двое солдат бросали руки и ноги в огонь походной печи. Из палаток доносились приглушенные, полные муки крики раненых.
Солдат сунул руку в карман мундира и вынул колоду игральных карт – помятых и перевязанных бечевкой, и картинку.
Давид, работая элементами управления червокамерой, «заморозил» изображение и навел фокус на белый квадрат. Увеличив изображение настолько, что оно стало крупнозернистым, он медленно произнес:
– Это женщина. – И добавил: – А это вроде бы осел. А это… О…
Хетер улыбнулась.
– Он боится. Думает, что не доживет до конца дня. Он не хочет, чтобы эту гадость отправили домой вместе с остальными его вещами.
Давид возобновил просмотр. Солдат бросил карты и фривольную картинку в грязь и затоптал ботинком. Хетер сказала:
– Послушайте. Что он поет?
Давид увеличил громкость, отстроил частоту. Акцент у рядового был чудовищный, но все же слова можно было различить:
«В чистой больнице с белыми стенами
Мертвые спят, им спасения нет.
Кто-то кричит, вражьей саблей израненный,
Чей-то младенец родился на свет…»
Вдоль шеренги солдат проехал конный офицер. Его черная взмыленная лошадь заметно нервничала.
«Сомкнуть ряды! Подравняться! Сомкнуть ряды!»
Акцент звучал резко, непривычно для слуха Давида…
Грянул взрыв, полетели во все стороны комья земли. Тела солдат словно бы взорвались и разлетелись на здоровенные кровавые куски.
Давид отшатнулся от экрана. Это был снаряд. Вдруг, так неожиданно и быстро, началась война.
Сразу стало очень шумно: кто-то кричал «ура!», кто-то ругался, слышалась стрельба из ружей-мушкетов и пистолетов. Рядовой поднял свой мушкет, поспешно выстрелил и вынул из патронташа новый патрон. Он сжал его зубами. Стала видна пуля и порох, к его губам прилипло немного черного порошка.
