незначительных затратах энергии. А тем, для кого экономия являлась руководящим принципом, в этом методе виделось еще и изящество.
Камешек был брошен.
Прошла тысяча лет, прежде чем в результате каскада взаимодействий планета-гигант сдвинулась со своей удлиненной орбиты: больше ей не суждено было потревожить исстрадавшиеся внутренние миры системы Альтаира. Еще тысячу лет бродяге предстояло пересекать бездны космоса, перелетая от одной звезды-песчинки к другой. Но это уже никого не заботило. Это была долгая игра.
А когда все было сделано, внимание переключили на другие дела. Те, кто затеял все это, непременно собирались увидеть развязку. Они считали это своим долгом. На подготовку времени хватало с лихвой.
На Земле люди возводили зиккураты,[18] поклоняясь своему Солнцу, которое они по-прежнему считали божеством. Но их судьба уже была предрешена. То есть так полагали те, кто бросил камешек.
27
Жестяная крышка
Шиобэн договорилась встретиться с Бисезой в лондонском «Ковчеге» — старинном зоосаде в Риджентс-парке.
Для этого ей пришлось ехать на машине из Ливерпуля. В Ливерпуле она оказалась для того, чтобы посетить нового премьер-министра Евразии в его личном «бункере». Так все называли это место — громадный новый правительственный центр, размещенный в массивной бетонной крипте величественного древнего городского римско-католического собора.
Следуя по магистрали Ml, Шиобэн наткнулась на первый кордон в районе Сент-Элбенс, километрах в тридцати от центра Лондона. На обратную дорогу к этому моменту она уже потратила восемь часов. Пару лет назад на своей маленькой «умной» машинке без ограничения максимальной скорости она проделала бы этот путь часа за три. Но с тех пор Лондон стал крепостью.
В этот жаркий день в сентябре две тысячи сорок первого года столицу окружили целым рядом преград. Наружная линия обороны представляла собой дорожные кордоны, изгороди из колючей проволоки и танковые ловушки. Эта линия тянулась от Порстмута на южном побережье, проходила через Ридинг и Уотфорд и, наконец, — через Челмсфорд на восточном побережье. Военно-морские силы точно так же строго контролировали подходы к городу с моря и по реке, небо постоянно патрулировали самолеты и вертолеты королевских ВВС. На одном только первом кордоне Шиобэн провела около часа в очереди. У нее проверили идентификационный чип, сетчатку глаз, чип в автомобиле. Пусть она лично общалась с премьер-министром, но во времена расцвета всеобщей паранойи без досмотра не пропускали никого.
Так и должно было быть. До солнечной бури оставалось семь месяцев, и уже наметилась серьезная проблема в виде наплыва беженцев из небольших городков и сельской местности. Лондон стал центром тяжести Великобритании с тысяча шестьдесят шестого года, когда Вильгельм Завоеватель начал сурово править древнесаксонским королевством, обосновавшись в только что выстроенном Тауэре. Все отлично понимали, что в последние дни половина населения Южной Англии начнет стекаться в Лондон, как ручейки в большую канаву. Вот почему и были выставлены кордоны.
Ожидая своей очереди, Шиобэн увидела над центром Сент-Элбенса клубы черного дыма. Аристотель сообщил ей, что там горит большой костер — средоточие праздника, отмечаемого на том месте, где некогда стоял древнеримский город Веруламиум. Шло время, и, к великому облегчению властей, большинство людей продолжали вести себя относительно нормально. Но нашлись некоторые, мрачно провозгласившие себя «лордами последних дней», и они веселились до упаду, будто и впрямь верили в это.
Костер в Сент-Элбенсе разожгли вопреки всем законам об охране окружающей среды, но очень многим теперь на это было наплевать — ведь через семь месяцев все равно все сгорит дотла. Нечто подобное происходило и в более широких масштабах — безжалостно опустошались месторождения нефти и газа, в воздух и моря выбрасывались ядовитые вещества.
Еще одним симптомом всеобщего безумия были замороженные «спящие».
В Ливерпуле Шиобэн представила отчет о масштабах нового движения в США. Там в больших количествах строились гибернакулы — большие подземные склепы, где богатых людей укладывали на криогенное сохранение. Эти беглецы от реальности хотели пережить бурю и податься в лучшее будущее. Гибернакулы становились все более популярными, несмотря на предупреждения медиков о ненадежности и опасности этого процесса. К тому же никто не мог гарантировать, что на всем протяжении бури энергоснабжение криокапсул не прервется. В итоге день великого торжества мог запросто обернуться бесславной разморозкой. Кроме того, даже если бы система сработала с технической точки зрения, возникал вопрос: каково это с точки зрения морали — удрать из настоящего, и пусть тут другие грязь разгребают, а потом вернуться, когда самое страшное останется позади, и снять пенки? Вряд ли кто-то будет рад видеть крионавтов даже при самом оптимистичном сценарии. Шиобэн с тоской думала о том, что если все пойдет худо — то есть если цивилизация все равно разрушится, несмотря на защиту с помощью щита, — гибернакулы вполне могут стать для голодающих уцелевших людей кладовками с подтаявшим мясом.
Подобные вспышки безумия привлекали внимание средств массовой информации, но, к счастью, случались пока довольно редко. Эти последние дни увидели немало глупости и продажности, но увидели они и чувство достоинства. Все больше людей старались спасти то, что им было дорого, а не крушить все, что попадалось под руку, в припадке ярости. Все чаще приходили добровольцы на такие грандиозные стройки, как лондонский купол. Многие — и в этом не было ничего неожиданного — обращались за утешением к религии, но очень малая доля из них превращалась в фанатиков вроде того, который убил Мириам Грек. Большинство молились своим богам спокойно и скорбно, погрузившись в строгую красоту соборов, мечетей и церквей. А кто-то просто молился сердцем.
В то же время романтическая пикантность конца света вызвала расцвет искусств. По всему миру появлялись литературные, живописные, скульптурные и музыкальные произведения душераздирающей силы. Наступила пора элегий.
Но многие люди, судя по всему, принимали мрачность будущего близко к сердцу, как нечто личное. Во всем мире отмечалось уменьшение численности населения. Статистика самоубийств была просто ужасающа, но еще печальнее было то, что на убыль пошла рождаемость. Не время было сейчас рожать детей. Некоторые религиозные лидеры утверждали, что даже грешно сейчас плодиться, ибо несуществующему чаду страдания не грозили.
Но подобное уменьшение численности населения в преддверии бури равнялось капле в море. Все, как и прежде, зависело от щита.
В сентябре две тысячи сорок первого года, когда до дня катастрофы оставалось всего семь месяцев, сроки строительства щита, как обычно, убийственно поджимали, но работы продолжались. Политическое начальство Шиобэн из Евразийской администрации бесконечно требовало от нее данных — фактов, цифр, графиков — для того, чтобы видеть, каков достигнутый прогресс. Им нужны были диаграммы критических точек, по которым можно судить о будущих тупиках и препятствиях. Все это они получили — вместе с рядом весьма эротичных снимков выраставшей на орбите громоздкой конструкции размером с Землю.
Но что бы ни говорила Шиобэн, это в действительности большого значения не имело, потому что теперь политики уже ничего изменить не могли. Мириам Грек была права с самого начала. Она дала проекту необходимый политический толчок. После того как Мириам сама угодила в водоворот событий и стала его жертвой, ее преемник потерпел сокрушительное поражение от соперников во время выборов в октябре две тысячи сорокового года. Соперники вышли на выборы с программой, косвенно направленной против строительства щита. Но, как и предсказывала Мириам, для любого премьер-министра, занявшего это кресло, становилось в принципе невозможно с политической точки зрения возглавить кампанию по разборке щита и превращению его в металлолом. Эта логика подтвердилась и в Евразии, и в США.
Новый премьер-министр, однако, к Шиобэн нежными чувствами не воспылал. Да, она по-прежнему оставалась ключевой фигурой в цепочке связи и принятия решений, соединяющей «небо» и «землю». Но
