Что может противостоять этой силе?! Явившиеся в Россию за лёгкой поживой войска польского короля? Казачьи атаманы, желающие посадить на трон сына Марины Мнишек, новорожденного Иоанна? Шведы, к чьей помощи прибёг, пытаясь усидеть на троне, Василий Шуйский?
«Захотим помочь Московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего…»
Нижегородское народное ополчение Минина и Пожарского, в которое влились ратники из других русских городов, выступает в поход.
Атаман Заруцкий прекрасно понимает: это страшная угроза не только для короля Сигизмунда, но и для честолюбивых планов Марины.
Заруцкий готов на всё. Он не боится крови.
Но разве пигмей может справиться с великаном?
И всё же что-то надо предпринимать.
Казаки Заруцкого пытаются остановить войска князя Пожарского на дороге из Переяславля в Москву.
Тщетно.
Марина по совету Заруцкого отправляет посла в Персию. Она предлагает союз шаху, не скупясь ни на какие обещания. Почему бы шаху не помочь русской царице?
Тщетно.
Посол перехвачен ратниками народного ополчения. Шах не получит грамоты пани Марины и не пришлет в Россию своих войск.
Что же ещё?
Марина и Заруцкий подкупают убийц. На Пожарского совершается покушение.
Тщетно.
Казак, пытавшийся зарубить князя, схвачен и закован в цепи.
Наступает октябрь 1612 года.
Древняя столица России Москва полностью очищена от войск Сигизмунда. Один из тяжелейших периодов в истории России, получивший название «Смутного времени», завершён. Россия ликует.
Заруцкий и Марина обречены. Но атаман не отступил от своего обещания, которое теперь заведомо невыполнимо. Заруцкий не сложил оружия.
Отправленный против него воевода князь Одоевский в конце 1613 года нагнал мятежного атамана под Воронежем. Ожесточенная битва продолжалась два дня и закончилась поражением Заруцкого. С остатками своего отряда Заруцкий и Марина уходят в Астрахань. Здесь Марина вновь пытается заручиться поддержкой персидского шаха. Одновременно она отправляет посла и в Турцию.
Опасаясь новой смуты, царь Михаил Романов шлёт атаману в Астрахань грамоту. «Вспомни Бога и душу свою и нашу православную христианскую веру… — пишет он. — Отстань от своих непригожих дел, не учиняй кровопролитий в наших государствах, не губи души и тела своего, побей челом и принеси вину свою нам, великому государю, а мы, государь, по своему царскому милостивому нраву тебя пожалуем, вины твои все тебе простим и покроем нашим царским милосердием; и вперёд вины твои никогда помянуты не будут; а вот тебе и наша царская опасная грамота!»
Семнадцатилетний Михаил Романов, который был не только «млад» и «неопытен», но и «скорбен умом» (Шереметев писал князю Голицыну в Польшу, что «Миша Романов молод, разумом ещё не дошёл и нам будет поваден»), верил, видно, в силу царского слова и царских грамот. Но его опытные советники немало повидали в Смутное время. Они были очевидцами того, как Шуйский, тут же забыв про «крестное целование», казнил Ивана Исаевича Болотникова, как царица Мария Федоровна своим царским словом заверила народ, что Лжедмитрий её сын…
Нет, не поверит Заруцкий! Да и нет ему хода в обрат, не одной верёвочкой связан он с ворухой Мариной и воренком Ивашкой. Заруцкого не царским словом, а пищалью да саблей брать надо!
Потому-то вслед за грамотой царя Михаила в Астрахань с большим войском были посланы все тот же князь Иван Одоевский и окольничий Семен Головин.
Но когда стрельцы подошли к городу, выяснилось, что ни Марины, ни мятежного атамана там уже нет. Пока шло войско, в Астрахани произошло восстание. Восставшие побили много казаков мятежного атамана и осадили Кремль, в котором заперлись Марина и Заруцкий. Кремль подожгли, да только без пользы… Ночью осаждённым удалось прорваться к Волге, где они захватили струги. На тех стругах и ушли вниз по течению к морю. Искать их искали, а не нашли. То ли в Персию убежали, то ли на Яик…
«На Яик ушли», — сказал под пыткой схваченный в степи казак Заруцкого.
Одоевский отправил на розыски беглецов несколько стрелецких отрядов.
24 июня один из них вышел к Медвежьему острову, где стоял построенный волжскими казаками острог. Здесь-то и нашли свое последнее пристанище атаман и русская царица Марина Юрьевна с сыном Иоанном. Острог обложили со всех сторон: мышь незамеченной не выскочит. Казаки отстреливались, но вяло — и воинов не густо, и припасов в обрез.
Стрелецкий голова Михайло Соловцов послал в острог стрельцов для переговоров. Выдадут казаки воров, принесут вину свою — живы будут. Нет — всех стрельцы перебьют. Стрельцов несколько сот, казаков несколько десятков…
Атаман Треня Ус сказал Заруцкому:
— Ты уж, Иван Мартынович, не обессудь, а замест тебя помирать нам вроде бы и не с руки… Да и царица нам опосля нашей смерти ни к чему. Так что извиняй, Иван Мартынович!
Заруцкий, изогнувшись всем телом, выхватил саблю. Но на него навалились, сшибли с ног, обезоружили.
Треня Ус подошел к Марине:
— Не обессудь и ты, Марина Юрьевна. Видать, не судьба тебе корону носить. Кафтан на тебе мужской, выходит, и долю тебе свою не по-бабски, а по-мужски принимать надо — без криков да причитаниев. На всё своё время: и на гульбу и на ответ, Марина Юрьевна! Не обессудь. Не по своей вольной воле стрельцам выдаю.
Марина Мнишек, Иван Заруцкий и трёхлетний «царь всея Руси Иоанн Димитриевич» были связаны казаками и приведены на арканах к Соловцову.
«Иоанна Димитриевича» стрелецкий голова велел развязать: «И так не убегёт несмышлёныш. Ишь, слезьми заливается. Хошь и ворёнок, а всё одно дитё малое».
6 июля все трое были доставлены в Астрахань. Оттуда их на стругах повезли в Казань.
Большую же государственную печать, которая лежала на дне сундучка Марины, Михайло Соловцов, как только струги отплыли от астраханской пристани, в Волгу бросил.
Всплеснулась серебром волжская вода — и вновь гладь.
Отцарствовала воровская печать Гришки Отрепьева!
Да была ли она, эта печать, найденная Михаилом Соловцовым на дне сундучка Марины Мнишек, той Марины, что сидит сейчас в оковах на палубе струга?
Может, её вовсе и не было, привиделось стрелецкому голове?
Нет, была. По всему видать, была, проклятая.
И печать была, и колокол, что сполох бил, и бунт холопов, и пожарища, и страшный Иван Болотников, коему по указу царя Василия Ивановича Шуйского глаза выкололи да в прорубь спустили… Всё было. Было, да прошло. И слава богу, что прошло!
Михайло Соловцов вытер свои опоганенные воровской печатью руки о полу кафтана, истово перекрестился, вдохнул полной грудью густой, пахнущий травой и рыбой воздух.
Лёгкий ветерок колыхал висящий над стругом царский флаг с ликом Казанской божьей матери. Отливали бронзой под неярким утренним солнцем мокрые от пота голые спины гребцов. Скрипели уключины вёсел. Лениво, будто спросонья, катила свои волны Волга. Кричали над водой чайки.
Тишь да благодать. Вот так бы до самой Казани!..
Солонцов слово в слово помнил наказ князя Ивана Никитича Одоевского: «Везти Марину с сыном и Ивашку Заруцкого с великим береженьем, скованных, и станом становиться осторожливо, чтобы на них воровские люди безвестно не пришли. А буде на них придут откуда воровские люди, а им будут они в силу… побити до смерти, чтобы их воры живых не отбили».
