сомневался, что его товарищи нашли тела тех, кто в июле 1826 года отдали жизнь за свободу России. Эту уверенность он пронёс через всю свою жизнь. И, признаюсь, я никогда не пытался посеять в его душе сомнение…
Усольцев считал — я его тогда же, в 1917 году, посвятил в предполагаемую историю медальона, — что Давид Марат незадолго до своей кончины подарил ньеллу кому-то из будущих декабристов, воспитанников Царскосельского лицея, — Пущину или Кюхельбекеру, а тот, в свою очередь, отдал её одному из руководителей восстания.
Евграф Николаевич пытался обосновать свою версию, и в какой-то степени ему в этом повезло.
Во время гражданской войны, когда партизанский отряд имени Марата, которым командовал Евграф Николаевич, квартировал в Новом Селенгинске, маленьком заштатном городке в Забайкалье, издавна служившем местом ссылки, Усольцеву, по его словам, привелось увидеть крайне любопытную вещь. В мастерской Гусино-Озерного буддийского монастыря, расположенного неподалёку от Селенгинска, ему среди прочих диковинок показали серебряную шкатулку, изготовленную, по преданию, в часовой, ювелирной и оптической мастерской, открытой некогда в городке сосланными сюда на поселение после отбытия срока каторги декабристами Николаем и Михаилом Бестужевыми.
Рисунки и надписи на стенках этой шкатулки были похожи на рисунки и надписи, вырезанные на медальоне. Таким образом, Бестужевы, возможно, у кого-то видели этот медальон.
Усольцев считал, что они видели его у Рылеева. Как известно, Александр Бестужев дружил с Рылеевым и в 1823–1825 годах издавал вместе с ним известный альманах «Полярная звезда» (Герцен называл Рылеева «рыцарем «Полярной звезды»). Тот же Рылеев в 1824 году принимал Николая Бестужева в Северное тайное общество.
Усольцев предполагал, что медальон, созданный в разгар Французской революции, был у Кондратия Фёдоровича Рылеева, когда тот в тревожные и напряжённые дни подготовки декабрьского восстания писал своего «Гражданина»:
Рылеев не мог «в постыдной праздности влачить свой век», и, тяжелобольной, он говорил товарищам по восстанию: «Итак, с богом! Судьба наша решена! К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнём… Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесём собою жертву для будущей свободы отечества!»[5]
И 14 декабря Рылеев вместе с лицейским другом Пушкина Пущиным отправился на Сенатскую площадь… А ночью того же дня он был арестован и посажен в Алексеевский равелин русской Бастилии. Здесь поэт-декабрист незадолго до казни нацарапал гвоздём на тюремном оловянном блюде своё последнее стихотворение:
Кто знает, может быть, действительно, когда Рылеев переносил на олово эти строки, он, ощущая на груди заветный медальон, думал о трагической участи Жан-Поля Марата, о грозной Бастилии, превратившейся по воле восставшего против «тяжкого ига самовластья» народа в жалкую груду обломков, о казнённом в Париже тиране, о тех, кто придёт на смену погибшим декабристам и провозгласит в России столь дорогие его сердцу слова: Свобода, Равенство, Братство.
Обо всём этом можно лишь догадываться. Ведь вполне возможно, что медальон никакого отношения к декабристам не имел.
В чьих руках побывала ньелла?
Кто рассматривал выгравированные по серебру рисунки?
О чём думал, вспоминая о Французской революции, очередной владелец медальона?
Ответы могут быть самыми различными. Медальон молчит…
— Что же касается его дальнейшей судьбы, то она неразрывно связана с судьбой Евграфа Николаевича Усольцева, — закончил свой рассказ Василий Петрович. — С Усольцевым он участвовал в боях с Колчаком, атаманами Семёновым и Калмыковым, а в Великую Отечественную войну был верным спутником Евграфа Николаевича, когда тот вместе с другими советскими людьми отстаивал от фашистских полчищ первое в мире социалистическое государство.
За годы войны медальон побывал во многих городах: в разрушенном Сталинграде, в Праге, Будапеште, Берлине. Но в Париже, где он был создан во славу революции в 1793 году, ему больше побывать так и не пришлось…
ТАЛИСМАН
О приключениях «талисмана» поэта покойный Василий Петрович поведал мне много лет назад. С тех пор появилось немало исследований о самом перстне и его судьбе. Было соблазнительно ими воспользоваться, особенно материалами из интересной книги Л. П. Февчук «Личные вещи Пушкина», но я воздержался. И не только из уважения к памяти Василия Петровича. Его история, посвящённая перстню- талисману, впрочем, как и другие приведённые в этой книге, была не научным исследованием, а рассказом, в котором вымысел занимал свое законное и почётное место рядом с фактом.
Стоит ли нарушать это плодотворное сотрудничество фантазии и реальности? Я решил, что нет, не стоит…
— Итак, Петербург. Зима 1837 года, — Василий Петрович стукнул пальцем по столу, и этот звук отозвался эхом далекого выстрела из девятнадцатого века…
…От звука выстрела лошадь вскинула голову и дёрнулась. Взвизгнули полозья, и по обе стороны саней брызнул снег. Длиннобородый пожилой извозчик в заячьем треухе быстро перехватил вожжи и натянул их:
— Не балуй!
Лошадь дрожала мелкой дрожью, перебирая ногами и вывернув голову в сторону изгороди, где между редкими жердями чернел на снегу кустарник.
— Никак, стрельнули, а? — испуганно спросил другой извозчик, сани которого стояли несколько поодаль.
Стылый морозный воздух разорвал второй выстрел.
— «Стрельнули»… — Старик стянул зубами громадную рукавицу и перекрестился. — «Стрельнули»…
