захлебываясь собственной кровью. Гулко грохнула, плеснув огнем, пищаль. Побросав бердыши, стрельцы кинулись в сторону Москвы-реки.
Набатный гул нарастал. Факелами в ночи пылали подожженные дома. Скрипнув, распахнулись тяжёлые ворота на ржавых петлях.
Шуйский, без шапки, в панцире с золотой насечкой, высоко поднял над головой крест:
— С богом!
И застучали дробью барабанов копыта коней по выстланной тёсаными брёвнами кремлёвской дороге. Туда, к Сретенскому собору, где высился тёмным треугольником недавно отстроенный дворец.
— С богом!
…Тридцать немцев-алебардщиков, которые несли караул во дворце, огнестрельного оружия не имели, алебарды же годились лишь для торжественных церемоний. Нескольких потоптали конями, застрелили. Остальные были смяты и оттеснены во внутренние покои.
Долго рубился в проёме двери любимец царя боярин Пётр Басманов. Двух холопов Шуйского до пояса располовинил. Но пал и Басманов с рассечённой головой…
Человек, называвший себя Димитрием Иоанновичем, выхватил у телохранителя алебарду. Ударил обухом по чьей-то голове в горлатной шапке и тычком вонзил острие в грудь очередного нападающего.
— Прочь! — повелительно крикнул он. — Я вам не Борис!
Ошеломлённая толпа в растерянности отхлынула от дверного проёма.
Лжедмитрий быстро затворил дверь и запер её. Переступил через труп Басманова, который лежал в луже крови, не выпуская из рук меча.
Жалобно скулили и плакали, забившись в углы, карлики и карлицы. Стонал раненый телохранитель на лавке. Всполошенно летал по зале, натыкаясь на стенные подсвечники, обезумевший от ужаса пёстрый заморский попугай, не ко времени выскочивший из своей клетки.
Царь отбросил в сторону ненужную алебарду. Склонившись над Басмановым, попытался разжать его пальцы, но мертвый боярин не хотел отдавать свой меч.
Дворец-ловушка. Здесь смерть неминуема. Но если удастся выбраться на Житный двор, где несут караул стрельцы, он спасён.
Если удастся выбраться…
Одновременно грянуло несколько выстрелов, и стена за спиной царя покрылась щербинами дыр. Под напором тел затрещала дверь.
Там, за дверью, была его смерть.
Лжедмитрий побежал по переходам дворца к зале, слюдяные окна которой выходили на Житный двор. Локтем вышиб узорчатую свинцовую раму, вскочил на подоконник. Под окном белели возведённые для иллюминации к празднествам подмостки. На мгновение застыл в нерешительности — и прыгнул. Почувствовав под ногами зыбкую упругость прогнувшихся досок, прислонился спиной к стене дворца.
Нет, не напрасно он всегда верил в свою счастливую звезду!
Теперь оставалось перепрыгнуть на следующий, нижний ярус, а затем спуститься во двор.
Из окна над его головой что-то кричали, грозя оружием. Но никто там не решался повторить этот рискованный прыжок.
Лжедмитрий глянул вниз, напряг мускулы.
Прыжок — и, споткнувшись о выступ тёсаного бревна, человек, взявший имя царевича Димитрия, плашмя падает с тридцатифутовой высоты вниз…
У него сломана правая нога и повреждены рёбра, на губах пузырится кровь, но он жив.
Пока ещё жив…
Сейчас его схватят набежавшие приспешники Шуйского. Потом его будут пытать, глумиться над ним и наконец пристрелят. А через час-другой, привязав к ногам веревки, его труп поволокут через Иерусалимские ворота на Красную площадь. Там один из бояр бросит ему на живот маску, воткнёт в мертвый рот дудку и скажет:
«Долго мы тебя тешили, а теперь ты нас позабавь!»
Затем тело Лжедмитрия сожгут, зарядят пеплом вместо ядра пушку и выстрелят в ту сторону, откуда он пришёл…
Но для того ли народная легенда воскресила погибшего в Угличе Димитрия Иоанновича, снабдив его волшебной печатью, чтобы дать ему погибнуть в Москве?
Нет, в ту ночь погиб не Димитрий Иоаннович, а другой человек. Димитрий Иоаннович вновь спасся.
Будь здрав, Димитрий Иоаннович!
— Князь Шуйский потратил немало времени и сил, чтобы обосновать события той ночи и своё право на престол, — продолжал Василий Петрович. — В грамоте от московских бояр, дворян и детей боярских, которая послана была во все концы земли Русской, сообщалось, что, по свидетельству его матери и дядей, царевич Димитрий подлинно умер и погребён в Угличе. Престол же захватил хитростью и чародейством Гришка Отрепьев, чернокнижник и вор, что теперь-де справедливость восстановлена: Гришка-самозванец казнён и прах его развеян по ветру, а царём провозглашён князь Шуйский, славный потомок Рюрика и Александра Невского. В особой грамоте мать царевича, инокиня Марфа, на которую Шуйский сумел воздействовать и без горящей свечи, каялась, что из страха признала по малодушию Гришку Отрепьева за своего покойного сына.
Но, увы, все эти грамоты не помогли Василию Шуйскому.
Убийством Лжедмитрия и последовавшим вслед за ним воцарением Шуйского были недовольны крестьяне и холопы, ждавшие от сына Иоанна Грозного облегчения своей доли, служилые люди, которым Димитрий Иоаннович вдвое увеличил жалованье, многие дворяне, купцы и даже некоторые вельможи, связавшие свою судьбу с судьбой самозванца. В числе таких вельмож был князь Григорий Петрович Шаховской, человек смелый, честолюбивый, с авантюрным складом ума и пылким воображением.
Род Шаховских, как и род Шуйских, происходил, по преданию, от Рюрика. Но, в отличие от Шуйских, Шаховские всегда почему-то оставались в стороне. Не были они взысканы царскими милостями ни при Иоанне Грозном, ни при Фёдоре Иоанновиче, ни при Годунове. Зато Шаховские стали в чести при Димитрии Иоанновиче. Как и Пётр Басманов, погибший с мечом в руках, защищая царя, Григорий Шаховской был любимцем самозванца.
Верил ли князь, что сидящий на троне действительно сын Иоанна Грозного? Вряд ли. Да его этот вопрос особо и не занимал. Пётр Басманов как-то сказал о Лжедмитрии: «Подлинный ли он сын Иоанна, нет ли, а лучшего царя нам всё равно не найти». Наверное, того же мнения придерживался и Шаховской. Другой царь Шаховскому был не нужен.
В Кремль князь Шаховской прискакал уже тогда, когда с самозванцем было покончено. Обезображенный труп недавнего повелителя России лежал вверх лицом у крыльца, и приспешники Шуйского, хохоча и издеваясь, привязывали к его ногам веревки. Рука Шаховского потянулась к мечу, да остановилась, только пальцы в кулак сжались.
Стоявший неподалеку Шуйский, искоса взглянув на мрачное лицо князя, усмехнулся. Шуйский подумал, что Шаховскому повезло. Прискачи он часом раньше — и лежать ему, как Петьке Басманову, с изрубленной головой. Проспал Гришатка Шаховской свою смерть! Проспал… А жаль, что князюшко под горячую руку не попался. Ох, как жаль! Давно по его буйной голове плаха плачет, горючими слезами заливается!
Но Шуйский не любил торопиться. Поэтому, взойдя на престол, он, опасаясь недовольства бояр, не казнил ненавистного ему князя. Он лишь решил удалить Шаховского из Москвы, назначив его воеводой в Путивль. Если бы Шуйский знал, что Григорию Шаховскому только того и надо. Если бы он догадался о замыслах князя…
— А теперь, — предложил Василий Петрович, — вернёмся с вами к печати, к большой государственной печати, на которой вырезана надпись:
