Смотрю на застывшие в точке кипения хромированные пузыри, и комната начинает плыть. Мужчина с ведром, возящий тряпкой по плиткам пола, цепляет меня за ногу, и я опрокидываю стенд с бессмысленным коллажем из обнаженных женщин и тропических пляжей, хаотическим соединением рекламных брошюр и медицинских справок.
– Вам помочь?
Я потревожил Контролера.
– Я был у вас вчера.
– Разрешите отметить вашу карточку. Десятое шоу у нас бесплатно.
Понятия не имею, о чем речь.
– У меня нет карточки.
На пошив его рубашки пошла, должна быть, простыня с двуспальной кровати. Он замирает на мгновение, прежде чем принять вид человека, способного решить любую проблему и не зря занимающего свое место. Глазки бегают по мне точками лазерного прицела. Хромированные пузыри на потолке регистрируют каждое движение. Невидимые щупальца щекочут мою шею и уши. Поначалу я думаю, что это пот, но потом жучки теряют хватку, падают под рубашку и начинают вертеться, пытаясь выбраться из джинсов. Наклоняюсь, чтобы собрать коробки с видеофильмами и не впасть в бешенство.
– Не беспокойтесь, – говорит он.
– Ничего, мне не трудно.
– Оставьте их. Не трогайте. – Он, видимо, принимает меня за сумасшедшего, однако же не прогоняет. Знает, что у меня есть деньги.
– Дез и ре работает?
– Должно быть, раз вы здесь. – Меняет мою двадцатку на жетоны по доллару каждый. – Четвертая кабинка.
У кабинки под номером четыре горит зеленый глазок монетоприемника. Я опускаю жетон и, когда стеклянная панель открывается, просовываю деньги.
– Вы за своим, а я за своим.
В розовой рамочке окошечка стоит, подсвеченный со спины, Энслингер. Волосы по киношному гладко зачесаны назад, на шее галстук в мелкую полосочку. На нем рубашка того же, что и глаза, цвета жидкого янтаря, темно-зеленый, почти черный костюм, через руку переброшено пальто из верблюжьей шерсти.
– Ну же, – говорит он. – Два года не вытаскивал пистолет. Попытайтесь достать что-нибудь, и я выстрелю вам прямо в пряжку ремня. Итак, что вы здесь делаете?
Деньги в руке, как засаленный носок. Чего бы я хотел, так это съежиться и заползти в какую-нибудь щель. Но только не здесь.
– Доктору нужен образец спермы, а с журналами в больнице у меня ничего не получилось. А вы давно здесь работаете?
– И когда же решили отказаться от сотрудничества? – спрашивает он.
– Это вам тараканы рассказали? Не надо их слушать. У меня пунктик насчет чистоты, вот они и взбесились. Снял номер в какой-то дыре и навел в комнате порядок. Подмел крошки, прочистил трещины в трубах. Кажется, раздавил одного, вот вся колония и ополчилась. Впрочем, они ведь на вас работают, так что вы уже и сами все знаете.
– Где вы были, Эрик? Последние два дня у меня на голосовой почте только сверчки трещат.
– Вам прекрасно известно, где я был. Ваши шпики прячутся в моем номере и даже заползают в одежду.
– Я так не работаю, – качая головой, говорит Энслингер. – И это не я к вам пришел, а вы ко мне.
– Какая удача. Случайно забрел в ваш офис. Или тут ваша дочка трудится?
Энслингер леденеет. Теплые янтарные глаза застывают. Он не сердится и не усмехается, а только смотрит мне в лоб, за которым нет ничего, что могло бы ему понравиться.
– Скажи что-нибудь еще насчет моей дочери.
Таймер монетоприемника отсчитывает последние секунды.
– Ну же, смелее. Еще раз вспомни мою дочь.
Из-за стен проникают голоса, стоны наслаждения, похожие на предсмертные. Проклятия и ругательства заменяют нежности.
– Купи себе журнал! – орет Энслингер.
Рядом распахивается дверь. Я слышу поспешные шаги раздосадованного клиента.
– Я говорил с вашим адвокатом, – сообщает детектив.
– Значит, вам известно, что мне нельзя разговаривать с вами.
– Мне известно только то, что вы вроде бы согласились сотрудничать со следствием. Между прочим, он тоже не может с вами связаться. Через пару дней ему передадут несколько томов документов толщиной с Ветхий Завет. Там перечислено все, что мы нашли в радиусе сотни миль от места пожара. Все до последнего стеклышка. Мы получили результаты экспертиз почвы и подземных вод. И много чего еще. Адрес, по которому зарегистрирована ваша машина, совпадает с адресом сгоревшего помещения. Но вот известно ли вам, кто владеет этим помещением? Знаете ли вы, кто несет юридическую ответственность за все случившееся?
Может, Уайт, а может, и не Уайт.
– Мы тоже не знаем, – продолжает Энслингер. – Сделка совершена компанией с ограниченной ответственностью, интересы которой представляет адвокатская фирма с частным почтовым ящиком на Каймановых островах.
– Я ничего от вас не скрываю. Пытаюсь вспомнить. Нужно время.
– Как только большое жюри примет решение, делать какие-либо предложения будет уже поздно. Расскажите мне что-нибудь полезное. Или поделитесь с Мореллом.
– А если мои бывшие работодатели не хотят, чтобы я с кем-либо разговаривал?
– Так у вас есть работодатели?
Вот черт!
– Вам угрожали? – Легко ему задавать такие вопросы.
– Вы не заметили? Я сказал «если».
– Если вы назовете тех, кто вам угрожал, мы вычислим, на кого вы работаете. – Энслингер набрасывает на плечи пальто из верблюжьей шерсти. – И тогда это будет означать, что вы с нами сотрудничаете. Мы сможем вас защитить.
– У вас есть карточка?
– Нет.
Автомат пищит, и кабинка номер четыре погружается в темноту. Сердце затихает, руки перестают дрожать. Однако уйти я не могу.
Бросаю в щель еще один жетон, и Стеклянная Стриптизерша возвращается. Надутая секс-куколка, карнавальный приз, она вертится как ни в чем не бывало, словно окошечко и не открывалось. Даже если бы Энслингер выстрелил мне в лицо, она точно так же кружилась бы на моем окровавленном трупе. Сую деньги, и она прижимает к стеклу ладошку, как будто у нас свидание в тюрьме. Счетчик тикает, а она все держит ладонь. Я прижимаю к стеклу свою – в тюрьме принято обмениваться этим жестом – и пытаюсь сглотнуть подступивший к горлу обжигающий ком. Теперь, зная, что она видит меня, я хочу ее еще больше.
Свет гаснет.
Стеклянная Стриптизерша машет рукой, как будто щекочет пальцами воздух. Медленное падение гильотины заканчивается тем, что в желобке появляется пакетик. Она помнит меня.
Пожалуйста, Дезире, не злись.
Глава 10
Разница между условно освобожденным и осужденным на смерть исчисляется иногда двумя дюймами запертой двери ванной или мгновением колебания. Разница между человеком и шимпанзе измеряется двумя процентами генов, а разница между здоровой тканью и злокачественной опухолью и того меньше. Люди и насекомые состоят из одних и тех же молекул ДНК, одних и тех же пяти атомов. Один из них и определяет отличие между разрешенным лекарством и «химией», между разбавителем для краски и
