— Я ничего не вижу! — ответил я. Сразу за окном начиналась черная, могильная мгла.
Как вдруг поднялся ветер. Было слышно, как он гудит в каминной трубе. Потом я увидел, как задрожали голые ветви вяза. Тучи пришли в движение, и из-за их рваных краев выглянула луна, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Там, за причудливым силуэтом вяза, вставали из тьмы печальные руины аббатства. Полуразрушенная церковная ограда, покосившиеся надгробия старинного погоста. В неверном свете луны, на которую то и дело набегали облака, ландшафт приобретал оттенок нереальности, все было зыбким и грозило растаять как сон. Мы вглядывались в окно, как в прореху волшебного занавеса, по ту сторону которого начинался иной, таинственный мир.
И тут я увидел ее. В черном плаще с капюшоном, скрывающим лицо, она ступала меж покосившихся могильных плит — медленно, неслышно, с величавой торжественностью. Она была черная, как сама ночь, не существо, а скорее отрицание всего сущего.
Я не могу описать охвативший меня животный ужас. Если до сих пор во мне еще теплились остатки мужества, то в тот момент они окончательно покинули меня. Я оцепенел. От этого сверхъестественного зрелища мозг превращался в лед, в жилах стыла кровь. Секунды казались вечностью. Черное Ничто меж тем шествовало по направлению к разрушенной церковной стене. Я не мог пошевелить пальцем, не мог вымолвить ни слова — я прирос к месту и только пронзал немигающим взором серебристую мглу за окном. Сама смерть не вызвала бы у меня такого ужаса, как этот черный призрак, явившийся словно вестник загробного царства, царства, находящегося за пределами здравого смысла, царства — и это самое страшное, — в котором нет места ни милосердию, ни состраданию.
Молчаливая, скорбная, двигавшаяся с безжизненной грацией фигура достигла конца погоста и остановилась у церкви, вернее, того, что от нее осталось. А потом, к величайшему моему изумлению — даже теперь, когда я пишу эти строки, мне не верится, что я видел все собственными глазами, — призрачное, бесплотное Ничто с тем же степенным величием начало уходить под землю. Вот на поверхности остался один капюшон. Потом и он исчез.
И в этот самый миг огромная черная туча, что висела над руинами церкви, подхваченная порывом ураганного ветра, устремилась к дому. В мгновение ока скрылась из виду луна, прореха в занавесе исчезла, наступила тьма, какая, должно быть, царила до сотворения мира.
Время шло, но, зачарованный увиденным, я все стоял, не в силах оторвать взора от оконного стекла, за которым простиралась непроглядная ночь. Меня вывел из оцепенения приглушенный крик. Повернувшись, я увидел, что Квентин бьется в конвульсиях. Сквозь стиснутые зубы вырывались сдавленные стоны. Испугавшись, уж не разбил ли его апоплексический удар, я схватил его за руку.
— Все в порядке, — сказал — нет, прокричал — я. — Успокойся, старина, возьми себя в руки. Все кончено. Она ушла.
— Ушла? — Голос его был приглушенным и вместе с тем удивительно визгливым Казалось, он с трудом сдерживает приступ истерического смеха. Мне стало не по себе.
— Ты идиот, — продолжал он. — Никуда она не ушла. Там, под аббатством, подземный лабиринт. Целая система водоотводов и туннелей для доставки провианта. Сейчас они перекрыты. Но там целая система потайных ходов и коридоров. И один из них… один из них ведет…
Он осекся, привлеченный странным звуком, доносившимся из глубины дома. Негромкий, но настойчивый, он, казалось, поднимался откуда-то снизу, распространялся по стенам и заполнял собой всю гостиную.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Раньше я только слышал, что волосы у людей могут вставать дыбом, но сам никогда ничего подобного не испытывал. Теперь я убедился в верности этого выражения. Звук напоминал колебания часового маятника, но был более звонким и отчетливым; он был тише и тоньше, чем стук в дверь, но вместе с тем такой же мерный, неотвратимый. Внезапно он оборвался, я обвел взглядом завешанные гобеленами стены. Звук возобновился.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Я посмотрел на Квентина. Он улыбался мне, но улыбка его была такой жалкой, что я всерьез усомнился, что он в состоянии вынести все это. Он подался ко мне и едва слышно, одними губами, прошептал:
— Один из них ведет в потайное убежище каноника.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Для меня не было секретом, что в католических аббатствах и в соседних с ними домах во времена гонений на Церковь часто устраивались потайные убежища, где скрывались опальные священники. Обычно такие убежища соединялись с аббатством подземными ходами. Король Генрих всегда обвинял католиков в том, что эти потайные комнаты служители Господа используют для встреч со своими подружками.
Глаза Квентина лихорадочно блестели.
— Потайное убежище? — повторил я. — И где же оно? Мы можем в него проникнуть? Идем, дружище, надо выяснить все до конца.
Второй раз за ночь Квентин подозрительно покосился на дубовую дверь.
Тук-тук. Тук-тук.
Что это было? Звук доносился словно из самой преисподней.
— В кабинете, — сказал Квентин.
Без колебаний — помедли я хоть мгновение, от моей решимости не осталось бы и следа — я подошел к камину, взял с полки свечу и поднес фитиль к дотлевающим уголькам. Когда огонь разгорелся, я, не выпуская свечу из рук, вернулся к Квентину. Лицо моего друга вытянулось, и черты его исказило предчувствие чего-то ужасного, словно до него только сейчас дошло, чту я намерен предпринять.
— Невилл, — судорожно выдохнул он, — мы не можем, мы не должны…
— Можем, — отрезал я. — Следуй за мной.
К двери его пришлось тащить едва ли не силой. Терапия оказалась болезненной, но действенной. Вырванный из когтей ужаса, увидевший впереди хоть какую-то перспективу, Квентин немного приободрился. По крайней мере его уже не трясло и, когда мы вышли в коридор, мне больше не приходилось понуждать его следовать за мной.
С каждым нашим шагом звук приближался и становился отчетливее. Однако меня не покидало ощущение, что он обволакивает нас, вибрирует за висящими на стенах портретами, льется из-под пола, эхом откликается в балках перекрытия.
Тук-тук. Тук-тук.
Квентин снова начал протестовать. Лицо его в зыбком свете свечи снова перекосилось от страха.
— Невилл. Невилл, послушай, — бормотал он, запинаясь. — Ради всего святого… Ты не представляешь себе, с чем ты имеешь дело… Ты не понимаешь… Послушай меня… Послушай, пока еще не поздно…
Я упрямо шагал вперед, стараясь не слушать увещеваний Квентина, опасаясь, как бы его слова не поколебали моей решимости. Между тем звук становился все громче. Он приближался. И у меня возникало чувство, что это кровь стучит у меня в висках.
Тук-тук. Тук-тук.
— Невилл! — истошно закричал Квентин.
— Это кабинет? — спросил я, поднимая свечу и хватаясь за кованую чугунную ручку. Квентин кивнул, и я с силой толкнул тяжелую дубовую дверь. Она медленно открылась.
Мы вошли в небольшую комнату. Пламя свечи выхватило из мрака портьеры, полки с книгами, стол, на котором, как и в гостиной, в беспорядке валялись какие-то бумаги. Все предметы в комнате, преломляясь сквозь трепетное дыхание свечи, удивительным образом преображались; словно погруженные в воду, они лишались привычных очертаний, как рыбы заплывали в поле зрения и снова уходили в глубину.
Тук-тук. Тук-тук.
Я шагнул вперед. Квентин шел за мной. Что бы это ни было, оно находилось здесь — или совсем рядом. Звук вибрировал в самом центре комнаты. Весь обратившись в слух, я крепче стиснул в ладони свечу. Звук повторился.
Тук-тук.
— Откуда же он идет? — прошептал я.
