Труды ученых этой школы очень нравятся публике и легко получают признание у властей, потому что такие археологи охотно берутся за широкие комплексные проблемы, которые раньше считались неархеологическими, — этногенеза (происхождения народов), истории духовной культуры и т. п. (Критика идей этой школы и близких к ней подробнее предложена в работах: Клейн 1977; 1986; 1993в).
Я принадлежу к другой школе, которая видит в археологии источниковедческую науку. С этой точки зрения, каждый вид источников—письменные, лингвистические, этнографические и др. — обладает своей спецификой и требует специальных методов изучения, особых методов не только поиска, сбора, препарирования, но и интерпретации. Требует отдельной науки. Особенно отличаются от письменных археологические источники. Понимание их запросто, сходу, на глаз — всего лишь иллюзия. Археологические факты сами за себя не говорят. Археология должна перевести их на общедоступный язык, и сделать это очень непросто. Нужно быть профессионалом. Богатые погребения —. не всегда погребения богатых (некоторые народы хоронили всех детей с особенно богатым инвентарем: ведь дети не успели попользоваться им в жизни), а бедные погребения — не всегда погребения бедных (первых римских пап не выявить: их хоронили подчеркнуто скромно). Чтобы восстановить видовой состав стада, мало подсчитать процент костей на городище — нужно вычислить число особей, сравнить их среднюю продолжительность жизни и т. п. Да и этого мало для сравнения их значимости — нужно оценить вес особей (курица не равна корове). Состав кладбища не отражает прямо состава живой общины и т. д. Но и наглядность фактов языка обманчива. Для непрофессионалов они тоже полны подвохов. Все виды источников скрытны, каждый по- своему, и каждый открывается только специалисту.
Историк же, получив выводы каждой из источниковедческих наук — письменного источниковедения, археологии, этнографии, лингвистики и др. (выводы, а не сами источники!), — вырабатывает из них своими собственными методами цельную картину. История — наука синтеза (Этот подход подробнее изложен и аргументирован в работах: Клейн 1977; 1978).
Конечно, исследователь вправе подвергать и первичному анализу любые виды источников, он вправе проводить сам как источниковедческий анализ, так и исторический синтез, но в таком случае он должен профессионально владеть материалами и методами каждой из этих операций, обладать в каждой из этих дисциплин специальной подготовкой, быть в каждой из этих наук специалистом. А это крайне редко встречается.
Когда же историческая картина далекого прошлого рисуется на основании одного вида источников, с дилетантскими вылазками в смежные отрасли, она неминуемо получается однобокой, искаженной и обманчивой. К результатам таких работ я отношусь с глубоким недоверием.
Память культуры и субъективизм исследователя
В сущности на одних археологических источниках (или почти исключительно на них одних) была построена концепция глубокой автохтонности славян на Украине, исходная для Рыбаковских построений о славянском язычестве. Свою концепцию развития древнеславянской религии Рыбаков строил, будучи убежден в исконности обитания славян на широких пространствах Украины. Он начинает их историю там с середины II тыс. до н. э., далее прослеживает ее в Скифии Геродота (земледельческую часть скифов он, вопреки Геродоту, считает просто славянами), затем через культуры полей погребений, именуемые у него раннеславянскими, ведет линию преемственности прямиком к пражской культуре VI-VII вв. и к Киевской Руси. Все это для него славяне. А в число их дальних предков включены и предшественники культур бронзового века — энеолитические строители трипольских поселений, земледельцы V— IV тыс. до н. э. — если не как прямые предки славян, то как участники в создании их культуры. Впрочем, Рыбаков упорно, с нажимом, повторяет: «Напомню тезис Б. В. Горнунга о том, что трипольцы входили в число языковых предков славян» (с. 212, также с. 148-149, 586). Вот почему автор труда уделил так много места интерпретации орнаментов на трипольской керамике: в глубине души он верит, что это славяне, настоящие славяне, со славянским (или, точнее, праславянским) языком.
Такая длинная, глубокая родословная славян позволяет Рыбакову включать множество разновременных материалов в историю славянского язычества и устанавливать головокружительные соответствия, перекличку через сотни поколений, через многие тысячелетия. Порою совпадения и впрямь поразительные! Так, чрезвычайно эффектно выглядит совпадение двух композиций: на бляшке раннежелезного века изображен шаман в головном уборе в виде головы лося и две богини (лосихи?) по бокам, а в погребении Утыс. до н. э. на Оленьем острове оказывается скелет шамана в таком же головном уборе, с резной фигурой головы лося, и по бокам шамана — скелеты двух женщин (с. 66—67). К этому добавляется северный фольклор — предания о шамане и двух лосихах или женщинах-прародительницах... Но фольклор-то неславянский, бляшки принадлежали финно-уграм, а Оленеостровский могильник — по-видимому, их далеким предкам. К славянам вся композиция имеет отношение очень и очень косвенное (как наследие финно-угорского субстрата?).
Рыбаков открывает гигантскую глубину народной памяти — одна глава у него так и называется: «Глубина памяти». Память народов действительно глубока, хотя и очень избирательна и нередко скудна. Но чаще всего это память человечества: она передается и от народа к народу. Мы ведь храним в своей культурной памяти не только славянскую основу, в частности восточнославянскую, но немало и римского, и греческого, и еврейского, и татарского, и германского.
На деле столь глубокие корни славян на Украине уверенно проследить не удается. В наши дни, если придерживаться надежной преемственности, то можно продвинуться вглубь не на три тысячелетия, а лишь на три века от Киевской Руси — до VI в. н. э. Некоторые исследователи говорят о конце V в. н. э., но надежных доказательств нет. Где жили славяне в предшествующее время, какой обладали культурой, достоверно не известно (Мачинский и Тиханова 1976; Щукин 1976а; Мачинский 1976). Впрочем, в последнее время ведутся исследования так называемой киевской культуры, которая еще на три века древнее и может претендовать на славянскую принадлежность (Горюнов 1981; Терпиловский 1984; Щукин 1986; Седов 1986). Она располагалась севернее Черняховской культуры (Рыбаков ей не уделил внимания).
Раннеславянские культуры полей погребальных урн — зарубинецкая и Черняховская — по своему общему облику, по массовым сходствам (с культурами Севера Центральной Европы) не славянские, а в основном германские. И по сведениям письменных источников, на территории нынешней Украины обитали тогда бастарны (то ли кельты, то ли германцы), а также готы, гепиды, герулы и другие германские племена в смеси с остатками скифо-сарматского населения (Щукин 1977). Совпадение Черняховской культуры со сферой активности готов Рыбаков отрицает, ссылаясь на то, что у Черняховской культуры хронологический диапазон шире, но это давно опровергнуто: за пределы хронологии готского вторжения выступает не Черняховская культура, а ее «широкая» (расплывчатая) датировка, зависевшая от плохих методов датирования (Щукин 19766; Гороховский 1985). Подтвердить участие готов в сложении Черняховской культуры помогло открытие и изучение более ранней вельбарской культуры готов (Szczukin 1981; Этнокультурная 1985; Wol^giewicz 1986), располагавшейся западнее (Рыбаков ее не упоминает).
Так что те изображения на сосудах, которые Рыбаков трактует как славянские календари (1962а; 1981: 318-320; И, с. 164-194), если и могут рассматриваться как календарные символы, то только как германские, от силы (пережиточно) — как сарматские или кельтские. Вероятно, славяне обитали тогда к северу от германцев, возможно, поблизости.
Еще глубже, в скифское время, славян на Украине, по крайней мере в зоне видимости греческих колонистов, точно не было. О скифах Геродот рассказывает как о народе, который отличается от соседей языком (IV, 105, 117 и др.), а современные языковеды четко установили, что язык их, как и сарматский, принадлежал к семье иранских и был в ней наиболее близок к осетинскому. Среди сотен местных названий и имен, переданных античными источниками, большинство (как «Танаис», «Арпоксай», «Сайтаферн») осмысливаются с иранских (в частности осетинских) корней, некоторые — предположительно с индийских, но нет ни одного достоверно славянского слова. Это непреложный факт, с которым надо считаться. Если бы славяне жили поблизости от греков и скифов, славянские имена просочились бы в источники.
Культурную преемственность от скифов к славянам Рыбаков подкрепляет сведениями о том, что Греция кормилась скифским хлебом (II, с. 21). А. Н. Щеглов показал, насколько это представление шатко:
