или, скажем, на Мольера? Ничего подобного, они читают только журналы мод! И болтают о шляпках и модных прическах!
– Рози, дорогая, – сказал, улыбаясь, Рэнд. – Я с радостью приглашу тебя в нашу мужскую компанию, но думаю, твое присутствие будет многих сдерживать. Не меня, конечно, ты понимаешь…
– Я знаю, – прервала она его. – Ты по крайней мере не запрещаешь мне высказать все, что я думаю. Но если эти мадам и мадемуазель такие дуры, что позволяют держать себя в отдельной комнате! Они-то уж точно не решатся противоречить тому, что говорят их мужья.
– Если ты намерена присоединиться к компании джентльменов во время нашего завтрашнего визита к Хуралтам, боюсь, твои надежды не оправдаются. Пойми, мы уедем отсюда уже очень скоро, и времени, которое мы здесь пробудем, не хватит на то, чтобы поломать вековые традиции.
Но зато ты успеешь стать знатоком модных шляпок!
– Тогда не удивляйся, если к концу нашего здесь пребывания мой интеллект снизится до младенческого уровня.
Рэнд сдержал улыбку.
– Большинство мужчин отнеслись бы с восторгом к такой перемене, – подчеркнуто серьезно проговорил он.
– Но только не ты, Рэнд! – возразила ему Розали. – Не ты… Ты терпеть не можешь глупости.
– Ты, оказывается, отлично узнала меня за это время, – мягко, но слегка насмешливо произнес он.
Не желая больше спорить, Розали вздохнула и встала с кресла.
– Спокойной ночи, Рэнд, – сказала она.
– Спокойной ночи, – улыбнулся он.
В последующие дни Розали терпеливо выносила всевозможные визиты, поняв, что, хотя здешние женщины и не блистают особой эрудицией, все же их общество может доставить хоть какое-то развлечение.
Она и Рэнд в сопровождении Мирель и мадам Альвин сами выезжали с визитами, посещали завтраки, семейные обеды и всевозможные музыкальные вечера.
Иногда в салонах звучало очень недурное пение, а порой и все собравшиеся подхватывали мелодию разноголосым хором.
Между тем после нескольких удачных выходов на охоту Рэнд снискал себе славу, подстрелив могучего кабана, чьи огромные окровавленные клыки были потом предметом всеобщего восхищения и любопытства.
Рэнд только тихонько посмеивался, слушая, как Гильом направо и налево рассказывает об их приключениях, красочно описывая охоту и заставляя Розали вздрагивать от ужаса.
Сначала Розали показалось странным решение Рэнда брать с собой на охоту Гильома. Но, подумав, решила, что в их сближении, пожалуй, нет ничего удивительного.
Дело в том, что Рэнду нравился любой, кто не робел перед его натиском, а, судя по всему, Гильом был не робкого десятка. С величайшей готовностью он пускался в любую авантюру, в самое рискованное предприятие и при этом ужасно любил прихвастнуть.
Этот юноша проживал свою жизнь настолько разнообразно, насколько это вообще было возможно, вынуждая и Мирель быть участницей его приключений и проделок.
Особой разговорчивостью он не отличался, да и Мирель не позволял болтать о прошлом. Он считал это обычной мерой предосторожности и, хотя говорил порой игривым тоном, за его словами проглядывало нечто более серьезное.
Гильому нравилось жить своим умом, это был своеобразный щит, который он всегда держал хорошо начищенным и готовым для обороны.
Каждое утро он занимался физическими упражнениями, в то время как Рэнд совершал ежедневную утреннюю прогулку верхом.
Остановив однажды лошадь, Рэнд с интересом наблюдал за парнем. Поговаривали, что Гильом – незаурядный фехтовальщик. Он не получил классического образования и весь свой опыт приобрел на практике.
Сейчас он снова и снова отрабатывал защиту и выпад, проигрывая различные ситуации. Шпага сверкала в лучах утреннего солнца.
Вдруг он понял, что за ним кто-то наблюдает, и обернулся. Перед ним стоял Рэнд.
– А что, ты всегда дерешься в таком жестком стиле? – улыбаясь, спросил он.
Гильом усмехнулся, помахивая рапирой.
– Мой стиль жесткий ровно настолько, насколько мне этого хочется, месье.
– Могу я дать тебе один совет? Разумеется, при всем уважении к твоему мастерству.
– Месье де Беркли, – без улыбки произнес Гильом, – очень часто моя жизнь целиком зависела от умения держать в руках шпагу. Я принимаю все советы с величайшей благодарностью. Не хочу рисковать своей жизнью, мне она весьма дорога.
– Ну хорошо.., на мой взгляд, – спешиваясь, сказал Рэнд, – в последней комбинации твоя защита была чересчур открыта, и противник мог бы пронзить тебя двойным выпадом. Если же ты встанешь чуть боком, вот так.., то удар не заденет тебя.
– Черт, – смутился Гильом, задумчиво глядя на Рэнда. – Наверное… У меня только одна шпага, месье, но если вы возьмете ее и покажете…
– Интересное предложение, – сразу согласился Рэнд.
В Лондоне он слыл выдающимся стрелком, но знал толк и в фехтовании, так как в юности посвятил этому немало времени.
– Я буду вам очень признателен, – сказал Гильом. – Никогда не поздно поучиться тому, чего не знаешь.
– Послушай, Гильом, – Рэнд слегка нахмурился, – ты часто бросал Мирель на произвол судьбы в ситуациях, когда…
– Не больше двух-трех раз. Только когда этого нельзя было никак избежать. Я не люблю подвергать ее риску.
Он помолчал.
– Для своего возраста она видела в жизни слишком много. Видите ли, наша мать была проституткой…
Последняя фраза была сказана как бы между прочим, как нечто само собой разумеющееся, и прозвучала, словно он сказал что-то вроде: 'У нашей матери были рыжие волосы' или 'Наша мать любила сладкую овсяную кашу'.
Рэнд улыбнулся про себя. То же самое он мог сказать и о своей матери, Элен Маргарэт. Разница была лишь в том, что одна вела себя открыто, а Элен лицемерила и лгала.
– Мы оба похожи на нее, и я и Мира, – продолжал между тем Гильом. – Несмотря на то что отцы у нас были разные. Теперь ее уже нет, она умерла. Но однажды я застиг ее в комнате с целой ротой солдат, это было в 1812 году. И вот тогда я взял Миру под свою опеку, если это вообще можно назвать опекой. Никогда я не оставлял ее надолго, но, конечно, частенько ей приходилось самой заботиться о себе.
Гильом замолчал, улыбаясь своим воспоминаниям.
– Маленькая проказница… Я увидел ее в первый раз, когда ей не было еще и двенадцати лет. Она сидела в углу и плакала, потому что ей было приказано обслуживать посетителей, другими словами, пойти по стопам нашей мамаши.
Рэнд пытался представить себе Мирель в двенадцатилетнем возрасте. Если и сейчас она осталась маленькой и хрупкой, то что было тогда?
– Не похоже, чтобы все это затронуло ее, – сказал Рэнд, забирая у Гильома шпагу и рассеянно взмахивая ею.
– Да, но зато она все помнит, – заметил тот. – Знаете, какая у нее память! Она как губка впитывает любую мелочь, особенно то, что лучше было бы поскорее забыть.
И чем старше она становится, тем отчетливее ее воспоминания.
