Кристофер не испытывал к ней неприязни. Беатрис была странным созданием, но довольно обаятельным. К тому же она оказалась намного более привлекательной, чем он это помнил. В действительности, за время его отсутствия она превратилась в красавицу, на смену её юношеской долговязой неуклюжести пришли привлекательные изгибы и изящные…
Кристофер раздражённо тряхнул головой, пытаясь изменить направление своих мыслей. Но образ Беатрис Хатауэй никак не желал исчезать. Красивое лицо овальной формы, нежный чувственный рот, запоминающиеся голубые глаза — столь насыщенной голубизны, что имелся намёк на фиолетовый. И тяжёлая копна шелковистых тёмных волос, заколотых кое-как, наспех, с выскользнувшими свободными локонами.
Иисусе! У него слишком давно не было женщины. Он был дьявольски возбуждён, одинок, а также в равной степени полон скорби и гнева. У него имелось так много неосуществленных потребностей, что он никак не мог решить: с чего ему начать. Но идея найти Пруденс показалась ему хорошим началом.
Он отдохнёт здесь в течение нескольких дней. А потом, почувствовав, что стал более похож на себя прежнего, отправится в Лондон к Пруденс. Сейчас было совершенно ясно, что он уже не тот, что прежде. Вместо раскрепощённого и обаятельного Кристофера появился новый — осторожный и скованный.
Частично проблема состояла в том, что он не мог спокойно спать. Любой малейший шум - скрип, стук ветки дерева об оконное стекло — заставлял его просыпаться с бешено колотящимся сердцем. То же самое происходило и в дневное время. Вчера, когда Одри уронила книжку из стопки, которую несла, Кристофер едва не выпрыгнул из своей обуви. Он инстинктивно потянулся за оружием, пока в следующее мгновение не вспомнил, что у него его больше нет. Винтовка стала для него такой же привычной, как рука или нога… он часто иллюзорно ощущал её присутствие.
Кристофер замедлил шаг. Остановившись, он опустился на колени возле Альберта, вглядываясь в его лохматую с метёлками морду.
— Тяжело оставить войну позади, верно? — пробормотал Кристофер, лаская собаку с любящей суровостью. Альберт часто задышал и устремился к Кристоферу, пытаясь лизнуть того в лицо. — Бедняга, ты не понимаешь, что происходит. Ты привык, что в любую минуту над головой могут начать взрываться снаряды.
Альберт завалился на спину и выгнул брюхо, умоляя о ласке. Кристофер почесал его живот и встал.
— Идём домой, — сказал он. — Я снова впущу тебя в дом, но берегись, если ты кого-нибудь укусишь.
К сожалению, лишь только они зашли в покрытый плющом дом, Альберт вновь выказал прежнюю враждебность. Кристофер решительно притащил его в гостиную, где пили чай его мать и Одри.
Альберт залаял на женщин. Он облаял испуганную горничную. Облаял муху на стене. Заварочный чайник.
— Тихо, — сквозь стиснутые зубы проговорил Кристофер, оттаскивая обезумевшего пса к небольшому дивану и привязывая поводок к его ножке. — Сидеть, Альберт.
Собака осторожно уселась на пол и зарычала.
Выдавив из себя неискреннюю улыбку, Одри спросила так, словно это было обычное чаепитие:
— Тебе налить чаю?
— Благодарю, — сухо ответил Кристофер и присоединился к дамам за чайным столиком.
Лицо его матери сморщилось, подобно гармошке, и она натянуто произнесла:
— Он запачкал ковёр. Разве обязательно навязывать нам общество этого существа, Кристофер?
— Да. Он должен привыкнуть к пребыванию в доме.
— А я не привыкну к этому, — возразила его мать. — Я понимаю, что эта собака помогала тебе во время войны. Но теперь-то ты в ней не нуждаешься.
— Сахара? Молока? — спросила Одри. Её спокойные карие глаза не улыбались, когда она перевела взгляд с Кристофера на его мать.
— Только сахар.
Кристофер наблюдал за тем, как она размешивает сахар маленькой ложечкой. Взяв чашку, он сосредоточился на горячем напитке, пытаясь справиться с приступом гнева. Это тоже было новой проблемой – всплески чувств, совершенно не подходящих обстоятельствам.
Успокоившись в достаточной мере, он произнёс:
— Альберт не просто помогал мне. Когда я целые дни напролет сидел в грязных траншеях, он сторожил, чтобы я мог поспать без страха быть захваченным врасплох. Он носил сообщения
Хвост Альберта восторженно забарабанил по полу.
Одри выглядела неуверенной. Его мать — рассерженной.
Кристофер допил чай в полной тишине. Ему было чрезвычайно больно видеть произошедшие в обеих женщинах изменения. Они казались похудевшими и бледными. Волосы его матери поседели. Причинами таких перемен, без сомнения, стали продолжительная болезнь Джона и почти год траура.
Уже не в первый раз Кристофер подумал о том, сколь достойно сожаления, что правила траура налагают такие ограничения на людей, в то время как им на пользу, скорее, пошли бы общество и приятные развлечения.
Поставив на поднос недопитую чашку чая, его мать отодвинулась от стола. Кристофер встал, чтобы придержать ей стул.
— Я не могу наслаждаться чаепитием, когда это животное уставилось на меня, — сказала она. — В любую минуту оно может прыгнуть и вцепиться мне в горло.
— Его поводок привязан к дивану, матушка, — заметила Одри.
— Не имеет значения. Это дикое создание, и я ненавижу его.
Она стремительно покинула комнату, высоко подняв голову от негодования.
Освободившись от необходимости придерживаться хороших манер, Одри положила локти на стол и подпёрла рукой подбородок.
— Твои тётя с дядей пригласили её пожить у них в Хартфордшире, — сказала она. — Я уговорила её принять их предложение. Ей необходима смена обстановки.
— Дом слишком мрачный, — заметил Кристофер, — почему закрыты все ставни и задёрнуты шторы?
— Свет причиняет боль её глазам.
— Чёрта с два! — Кристофер уставился на неё, слегка нахмурившись. — Она должна поехать. Слишком долго она пряталась от людей в этом склепе. И ты тоже.
Одри вздохнула.
— Почти год. Скоро закончится мой полный траур, и я смогу придерживаться полу-траура.
— А что собой подразумевает полу-траур? — спросил Кристофер, имея весьма смутное представление о таких чисто женских ритуалах.
— Это означает, что я могу перестать носить вуаль, — без энтузиазма ответила Одри. — Мне будет разрешено носить платья серого цвета и цвета лаванды, а также украшения без блеска. И я смогу посещать некоторые неофициальные приемы при условии, что не буду получать от этого удовольствия.
Кристофер саркастически фыркнул.
— Кто придумал эти правила?
— Не знаю. Но мы должны следовать им или испытаем на себе гнев общества. — Одри помолчала. — Твоя мать сказала, что не будет переходить в полу-траур. Она намерена носить чёрное до конца жизни.
Кристофер кивнул, ничуть не удивлённый. Привязанность его матери к Джону только усилилась в результате его смерти.
